Павел Амнуэль - Удар гильотины Страница 44

– Отчего же вы напились? – спросил Манн, отхлебнув из бокала. Лед был не просто замороженной водой, это оказались горьковатые кубики, придававшие напитку неповторимый вкус, и Манн сделал еще один глоток, пока Панфилло, покачивая свой бокал в руке, размышлял, отвечать ли и как именно на вопрос детектива.

– Я сказал, что все видел, – произнес молодой человек. – А Кен сказал, что ничего я видеть не мог, потому что ничего не было, но мы оба знали, что он врет, не было еще случая, чтобы мы говорили друг другу неправду, и это был конец…

– Почему Кен врезал вам, а не вы ему? – интуиция была сейчас у Манна на столь высоком уровне, что он мог задавать вопросы, не сообразуясь с мнением собственного сознания, кричавшего, что нельзя так себя вести с подозреваемым, пока неясны, не проговорены точно мотивы и нет сведений об алиби, о передвижениях, о прочих других действиях в тот вечер…

– Сначала я ему, – мрачно сказал Панфилло, опустив голову. – Это я еще помню. Мы орали друг на друга, я ему сказал, что если он мне изменил, я его изобью, как скотину… и ударил по щеке… Господи, это все равно, что бить ребенка, я так подумал и хотел просить прощения, в ногах валяться… А он размахнулся и изо всех сил… У меня искры из глаз… И что? Кен был прав, я не имел права так… Я сказал ему все, что думал, и он сказал, и тогда мы надрались, и я думал, что не Кен во всем виноват, а эта скотина Веерке, и надо бы спуститься на этаж, он наверняка один… Я все собирался, а потом отключился. Не помню. Может, я действительно спустился. Может – нет. А что? – Панфилло поднял на Манна неожиданно проницательный взгляд своих серых, со стальным оттенком, глаз. – Там нашли отпечатки моих пальцев?

– Вам это сказали в полиции? – осведомился Манн.

– Нет, конечно. Повторяю: не помню, спускался ли я к Густаву позавчерашним вечером.

И тут интуиция еще раз посетила Манна, постояла несколько секунд в его сознании с задумчивым видом и скрылась, как привидение, захлопнув за собой крышку подвала.

– Вы не помните, – повторил Манн. – Полиции вы, естественно, сказали то же самое.

– Полиции? – задумчиво произнес Панфилло, глядя на свой бокал. – Я ответил на их вопросы, так же, как ответил на ваши. Они спрашивали, слышали ли мы что-нибудь, происходившее этажом ниже? Нет, – сказали мы, и это была правда. Они спрашивали, знаем ли мы особу, посещавшую Густава. Нет, – сказали мы, и это тоже истинная правда. Они спрашивали, видели ли мы, когда эта особа ушла от Веерке, и мы снова сказали «нет». Мы ее действительно не видели. Вот и все, что они спрашивали. Зато они задавали одни и те же вопросы раз пятьдесят… или сто… и мы сто раз говорили одно и то же… рехнуться можно…

«Мейдена интересует только Кристина, – подумал Манн, – и никакие другие версии он, видимо, не отрабатывает. Странно. Мейден просто обязан был спросить, какие отношения у соседей с беднягой Веерке. Он наверняка это спросил».

– А что вы ответили на вопрос старшего инспектора о том, какие у вас были с соседом отношения? – отхлебнув из бокала, небрежным тоном осведомился Манн.

– Отношения? – похоже, при звуках этого слова на Панфилло нападал приступ бешенства. – Отношения?! Не было никаких отношений. Точка.

– Вы так и сказали? – уточнил Манн.

– Так и сказал.

– Этот вопрос вам тоже задавали раз пятьдесят… или сто?

– Нет, – подумав и допив до дна, ответил Панфилло. – Этот вопрос нам вообще не задавали.

– Но вы только что говорили… – растерялся Манн.

– Не задавали, – упрямо повторил Панфилло. – Этот… инспектор спросил, знаем ли мы соседей. Знаем. В том числе соседа снизу. Конечно. Видим ли, кто к нему ходит. Нет. Видели ли, кто к нему приходил вечером. Нет. И так далее.

– А Кен? – спросил Манн. – Он вернется или…

Этот вопрос, как остальные, попал в точку.

Панфилло поставил свой бокал на самый краешек журнального столика – любое неосторожное движение, и бокал окажется на полу, – и трагическим жестом паяца, уязвленного предательством Коломбины, прикрыл глаза обеими ладонями. Манн протянул было руку, чтобы переставить бокал, но рука повисла в воздухе, потому что Панфилло неожиданно зарыдал – навзрыд, громко, с причитаниями, понять которые было невозможно, он раскачивался, как тот самый паяц, и, как показалось Манну, бормотал что-то о ноже в сердце.

Манн допил сок, встал и направился к двери. У порога обернулся и сказал, не зная, услышит ли его молодой человек, полностью погруженный в собственные грустные переживания:

– У Веерке были не только женщины, верно? Кен ушел, потому что решил, что это вы… Значит, у вас был мотив. Наверно, возможность была тоже, иначе Эргассен так не поступил бы с вами. Не хочу на вас давить, но если бы вы рассказали, как в действительности обстояло дело, в разговоре с Кеном я смог бы замолвить за вас словечко…

– Ухо-ди-те! – прорыдал Панфилло и смахнул-таки бокал на пол. Виски пролилось на коврик, стекло не разбилось, Манн вернулся, поднял бокал, поставил на столик подальше от продолжавшего раскачиваться Панфилло и уже окончательно собрался покинуть квартиру, но почувствовал, что не может сдвинуться с места – молодой человек крепко ухватил его за полу пиджака.

Рыдания прекратились.

– Из-ви-ни-те… – всхлипывая, проговорил Панфилло. – Я не… вино-ват… Са-ди-тесь… п-жал-ста…

– Если вы меня отпустите, я, пожалуй, действительно присяду, – сказал Манн.

– Да-да, я вас не…

Манн сел на прежнее место и принялся ждать, пока Панфилло сморкался в салфетки, которые доставал из кармана, а потом пошел с ними то ли в кухню, то ли в ванную, Манн не знал, куда вела дверь, на которой висела репродукция с картины Маргитта «Человек в воздухе». Из-за двери послышался грохот, звон разбитого стекла, а потом – долгая тишина, Манн подумал, что нужно бы пойти посмотреть, Панфилло вполне мог наложить на себя руки, но тут дверь медленно отворилась, и молодой человек появился на пороге: причесанный, умытый, в новой черной рубашке, сосредоточенный и готовый к диалогу.

– Извините, – сказал он, присаживаясь напротив Манна. – Ваши вопросы были такими неожиданными, я оказался не готов…

– Полиция вас ни о чем подобном не спрашивала? – уточнил Манн.

– Вы имеете в виду старшего инспектора Мейдена? Сначала меня допрашивал какой-то сержант, долго и нудно задавал одни и те же вопросы. Кена он тоже пытал – отдельно от меня. А Мейден сказал, что все это ерунда, не надо брать в голову, спросил только о том, была ли у Густава в тот вечер женщина, и когда она ушла. После того, как мы с Кеном остались одни, я не выдержал… нервы, знаете… сказал ему все, что думаю, и… Кен на меня наорал, заявил, что между нами все кончено, собрал вещи и ушел.