Константин Образцов - Красные цепи Страница 46

— Родион, рад знакомству, — выговорил он чуть севшим голосом. Тонкие пальцы Кристины все еще были в его руке.

— Алина Назарова, врач медицинского центра «Данко», — донеслось откуда-то снизу.

— Привет, — бросила Кристина, продолжая смотреть на Гронского.

— Родион Александрович, — какой-то сварливый настырный голос настойчиво пытался вывести Гронского из гипнотического ступора, — вы не могли бы отвлечься и помочь мне?

Гронский наконец выпустил руку Кристины, и они оба посмотрели вниз. Алина недружелюбно поглядывала на них из-под упавшей на глаза золотистой пряди волос.

— Да, конечно, — Гронский мотнул головой, словно прогоняя наваждение, и откашлялся. — Что нужно сделать?

— Для начала сесть рядом, — резко сказала Алина. — И подайте мне вторую пробирку и вот ту стеклянную трубку, если вас не затруднит.

Кристина еще раз одарила Гронского улыбкой и пошла к дверям.

— Герман, я в город по делам, — небрежно сказала она на ходу, — вернусь вечером, если что, ужинай без меня.

Кристина взялась за дверную ручку и обернулась.

— Всего хорошего, Родион. До встречи, — и вышла.

Алина сосредоточенно молчала, набирая неохотно покидающую тело кровь Маши во вторую пробирку.

— Какая красивая у вас мама, — заметила она, косясь на Гронского. — Кулачком еще поработайте, пожалуйста.

Маша слабо улыбнулась.

— Кристина мне совсем не мама. Наверное, она бы называлась мачехой, но они с папой даже не женаты. К тому же она слишком молодая и для мамы, и для мачехи.

Маша помолчала.

— А моя мама умерла, — добавила она.

У Алины ёкнуло сердце.

— Прости, пожалуйста, — сказала она с чувством. — Я не знала. Потерпи немножко, мы скоро уже закончим.

На этот раз от дверей дома и до ворот усадьбы Гронского и Алину провожал охранник, видимо, чтобы недисциплинированные посетители не вздумали опять отклоняться от разрешенного им маршрута. Они вышли за ограду и некоторое время шли молча. За то время, которое они провели у Галачьянца, недолгий день начал лениво превращаться в вечер и в воздухе запахло сумерками. Парк как-то вдруг растерял все свое аутентичное очарование: мокрая земля под ногами стала грязью, деревья и особняки из поношенных аристократов превратились в потрепанных унылых бродяг, из неопрятных зарослей то и дело выглядывали неряшливые строения за дощатыми заборами, вдоль которых бродили вялые субъекты в оранжевых спецовках. Дождь усилился, старательно застучал частыми крупными каплями по слипшимся сырым листьям, и Алина с досадой подумала о том, что до машины придется идти пешком. Если их путь к Галачьянцу был неторопливой прогулкой, то обратная дорога стала поспешной и суетливой ходьбой под дождем.

— Ну и зачем вам это было нужно? — спросила Алина.

— Я должен был посмотреть, — неопределенно ответил Гронский. Мысли его сейчас были явно где-то не здесь.

— И на кого же, боюсь спросить? — язвительно осведомилась Алина. — Если на девушку Галачьянца, то это вам удалось в полной мере. Преуспели, можно сказать.

Гронский, казалось, не заметил сарказма и продолжал широко шагать по лужам и мокрому гравию.

— Мне нужно было посмотреть на Машу, — сказал он. — Кстати, что вы о ней скажете? Как врач?

Алина пожала плечами.

— Пока у меня нет результатов клинических анализов, я мало что могу сказать. Разве только, что у девочки слабый ток крови и, возможно, какие-то сосудистые нарушения, но, патология это или нет, вот так сразу определить нельзя.

Гронский молча кивнул.

— Может, все-таки расскажете мне, что не так с Машей? — спросила Алина. — Вы ведь что-то знаете, правда?

— Правда, — ответил Гронский. — И я обязательно все вам расскажу, как только у вас будут результаты сегодняшних анализов, как и обещал. Просто я не хочу, чтобы мои слова каким-то образом повлияли на вашу объективность и непредвзятость, поймите меня правильно. А сейчас нам лучше немного поторопиться: сегодня у меня еще встреча с Мейлахом, а что-то подсказывает мне, что он не будет дожидаться, если я вдруг опоздаю.

Мягкий желтый свет десятками мерцающих огоньков рассыпается в стекле бутылок, и они сверкают, как праздничные игрушки на рождественской елке. Сумрак окутывает тесное пространство бара, и я почти ощущаю, как он прикасается к моим плечам, словно старое одеяло. Из двух колонок негромко и хрипло поет Армстронг: что-то про зеленые деревья и прекрасную жизнь. Я поднимаю стакан, вдыхаю аромат виски и делаю глоток. Жидкое торфяное пламя пробегает через гортань и согревает меня изнутри.

— Пожалуй, я выпью еще, — тихо говорю я, — плесни мне еще на два пальца, Мариша.

Ее улыбка расцветает мне навстречу, и глаза весело смотрят на меня из-под черной челки. Я дома. Я снова дома.

— Твое здоровье, Марина, — и я чуть приподнимаю бокал.

— Что ты сказал, Родион? Еще налить? — спрашивает меня Снежана.

Я отвожу взгляд от Марины. Фотография в черной траурной рамке стоит между бутылками с текилой и водкой. Марина и после смерти по-прежнему здесь, в баре, и встречает меня своей знаменитой улыбкой.

— Нет, Снежа, спасибо, — отвечаю я. — Это я так просто, сам с собой разговариваю.

Она внимательно смотрит на меня: большие глаза с влажной поволокой, блестящие полные губы, в глубоком декольте залегли теплые мягкие тени.

— Если что, только попроси, — говорит Снежана и выходит из-за стойки к столику в дальнем углу. Там, где в памятный вечер неделю назад сидели молчаливые серые пьяницы, сегодня сдержанно веселится компания полузнакомых мне гостей. Когда к ним подходит Снежана, голоса становятся громче и оживленнее, а резкие взрывы смеха чаще.

Колокольчик звякает над дверью ровно в то время, которое Мейлах назначил для встречи. Я оборачиваюсь. Вошедший вместе с порывом холодного воздуха человек более уместно выглядел бы на пороге лесной таверны лет триста назад, чем в дверях бара в центре современного города. Дождь намочил его длинные волосы, и они прилипли к черепу, как водоросли. Изможденное лицо заросло седеющей щетиной, чудое тело укутано в длинный черный плащ, похожий на армейский плащ-палатку, а на ремне через плечо висит старая потертая кожаная сумка, туго чем-то набитая и перехваченная веревкой. Человек затравленно оглядывается, словно забежал сюда в поисках спасения от неведомой опасности, но при этом не вполне уверен, что еще горшая беда не подстерегает его здесь.

Я делаю ему приветственный знак рукой, и он, еще раз оглянувшись по сторонам, подходит к стойке.

— Это вы мне звонили? — спрашивает он.