Марк Ходдер - Таинственная история заводного человека Страница 52

— Вы, политики, сделаны из другого теста.

Пальмерстон вынул из кармана пиджака серебряную табакерку, щелкнул крышкой, высыпал понюшку табаку на тыльную сторону правой ладони, поднес ее к носу и вдохнул.

— Найдены восемь винтостульев Стэнли.

Бёртон заморгал при внезапном изменении темы и выпрямился:

— Где?

— Около деревни Нтобе, к юго-западу от озера Альберт…[92]

— Укереве Ньянза,[93] — поправил Бёртон.

— Называйте как хотите. Их нашел один арабский торговец. Он… извините меня… — Пальмерстон отвернулся и смачно чихнул, потом посмотрел на Бёртона левым глазом; правый, повернувшись в глазнице, уставился в потолок. — Он привез их Кристоферу Ригби, нашему консулу в Занзибаре.

— А сам Стэнли?

— Ни единого следа. Газетчики уже изловили вас?

— Нет. Я вернулся только вчера. Если кто и поймал меня, то только бессонница.

— «Таймс», «Глоб» и «Империя» призывают к новой экспедиции — миссии спасения. Все они сошлись на том, что есть только один человек, который в состоянии возглавить ее.

— И кто же?

— Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон.

Бёртон сжал зубы. Потом прочистил горло:

— Тогда я начинаю подготовку…

— Нет. Вы заняты.

— Но, конечно, я…

— Я запрещаю: вы выполняете поручение самого короля — вы нужны здесь. Я поговорил с сэром Родериком Мурчисоном: по его рекомендации правительство профинансирует экспедицию Бейкера и Петерика.

Бёртон зло посмотрел на Пальмерстона и промолчал.

— Кстати, о винтостульях, — продолжил премьер, не обращая внимания на выражение лица исследователя: — Его Величество приказал передать вам второй, для мистера Суинберна. Наш монарх был весьма впечатлен тем, как юный поэт помог вам разгадать загадку Джека-Попрыгунчика.

— Благодарю вас, милорд.

— Вы получите его на этой неделе.

Премьер протянул руку вытащил из ящика стола пачку документов и, слегка смущенно, надел пенсне; скрытый дымчатыми линзами правый глаз скользнул на место. Пальмерстон уставился в бумаги.

— Ваш ужасный почерк резко улучшился, — заметил он. — Похоже, теперь я смогу читать эти отчеты, не напрягаясь.

— Я использую пишущую машину.

— Неужели? Не знал, что подобная штуковина существует. Н-да, вы были заняты этим летом: «Дело вампиров на Тоттенхем-Корт-роуд», «Человек, который прыгнул», «Тайна сестер милосердия», «Загадка вежливого болтуна»… Вы заработали свой гонорар, хоть я и не в восторге от вашей привычки называть отчеты так пышно: это ведь правительственные документы, а не бульварное чтиво. Впрочем, в остальном я очень доволен вашей работой. — Он посмотрел на Бёртона поверх очков: — А что там с делом Тичборна? Почему я до сих пор читаю о нем в утренних газетах? И что вы делали за морем последние три недели?

Бёртон выудил из кармана пиджака чируту.

— Вы не будете против, сэр, если я закурю?

— Буду.

Королевский агент с тоской посмотрел на манильскую сигару и вспомнил о деле Тичборна. Начиная с апреля он работал над другими делами, не упуская из виду ни Претендента, ни Кенили. Но с конца сентября события помчались на всех парах.

…Пар. Боже мой! Для Бёртона дело Тичборна никогда не ассоциировалось с паром. Но всё лето Лондон, погруженный в белый горячий дым, который был так не похож на «лондонский особый»,[94] напоминал турецкую баню. Впрочем, лондонцы страдали не только от необычно жаркой погоды: технологистов охватила творческая лихорадка. Секта евгеников упростила и усовершенствовала процесс выведения гигантских насекомых, и с этими созданиями экспериментировали инженеры. В мае Изамбард Кингдом Брюнель объявил о том, что он жив, чем вызвал удивление и радость у британского общества. Своим голосом, похожим на звон колокольчика, он объявил: «Я не могу покинуть устройство, поддерживающее мою жизнь, но мне надоело отшельничество, и я решил осуществить несколько новых инженерных проектов. Благодаря достижениям наших коллег-евгеников становятся доступны всё новые и новые методы передвижения, и я с полной уверенностью заявляю, что вскоре колесо останется в прошлом!»

В июле на дорогах столицы стало так много паронасекомых, что мало кто мог не согласиться с ним. Лондон оказался буквально переполнен странными машинами — прыгающими, ползающими или бегающими, — и, как и опасался инспектор Траунс, результатом стал полный хаос. Посреди всей этой суматохи продолжалось дело Тичборна, которое, несмотря на войну и транспортный кризис, умудрялось неделя за неделей оставаться на первых полосах газет.

О Поющих Камнях Франсуа Гарнье, внедренных в череп Претендента, Бёртон решил какое-то время не говорить никому, даже Траунсу. Важнее было узнать, почему они там, чем арестовать их обладателя и никогда не узнать, что их враг собирался с ними сделать. Поэтому королевский агент лишь издали наблюдал, как доктор Эдвард Кенили пытается через суд завладеть собственностью сэра Роджера.

В середине мая на Монтегю-плейс прибыло сообщение от Герберта Спенсера, который всё еще жил под лестницей в Тичборн-хаусе. Его принес маленький сине-желтый попугай, который приземлился на подоконник кабинета и требовательно постучал в стекло. Бёртон приподнял раму и воскликнул:

— Клянусь святым Иаковом! Неужели это Покс?

— Заткни хлебало! — провизжала в ответ Покс. — Сообщение от очаровательного и бесподобного Герберта Спенсера. Начало сообщения. Претендент, Кенили, Дженкин, Богль и имбецил Лашингтон каждую неделю устраивают спиритические сеансы в чертовой бильярдной, вызывая дух леди Мабеллы. Но мне не удалось подслушать, о чем они там толкуют. Конец проклятого сообщения.

— Хотел бы я знать, что они замышляют! — пробормотал Бёртон. — И почему Лашингтон перешел на их сторону?

— Вонючий толстомордый бездельник! — отрезала Покс.

— Сообщение для Герберта Спенсера, — сказал Бёртон. — Начало сообщения. Уезжай оттуда и забери с собой лебедей. Конец сообщения.

Покс свистнула и улетела.

К началу лета дело Тичборна стало настолько знаменито, что все судебные процедуры были максимально ускорены. Претендент, разумеется, выступал истцом, хотя очень мало кто считал его сэром Роджером Тичборном.

Суд начался в мае. Кенили начал с обзора юности сэра Роджера, которая, по его словам, была весьма несчастной. Джеймса Тичборна он обозвал алкоголиком и жестокосердным отцом, а мать, леди Анриетту-Фелисите, — исключительно властной женщиной, душившей в мальчике любые проявления самостоятельности. Потом Роджер попал в компанию игроков и отъявленных негодяев, общение с которыми портило его аристократическую натуру. Впоследствии она еще больше ослабла во время тяжелейших лишений, обрушившихся на него в течение долгого пути на баркасе после крушения «Ля Беллы».