Мария Семёнова - Славянское фэнтези Страница 52

«Я не прощаюсь…»

Собирался ли Стрепет просто наслаждаться видом беспомощного врага, или в его планах было что-то более изощренное, Мстислав не знал, однако вскоре уже не мог думать ни о чем, кроме предстоящей встречи с переяславльцем. Перед ней меркло все, составлявшее ранее смысл жизни князя, который с трудом теперь находил в себе силы отвечать на вопросы растерянных, не привыкших самостоятельно принимать решения советников: два раза сомкнутые веки — «да» или трижды — «нет».

— Говори.

Точно: стоило появиться колдуну — и Великий князь почувствовал, что снова может говорить, но единственное произнесенное Стрепетом слово Мстислава взбесило:

— Я привык отдавать приказы, а не выслушивать чужие, колдун!

Глаза переяславльца знакомо сощурились: Мстиславу и раньше за каждым взглядом, за каждым движением Стрепета мерещилась насмешка. Он точно снисходил, даже произнося слова приветствия или кланяясь. Это и раздражало Великого князя Новогородского. Это и позволило без особых раздумий принять решение о казни. Однако сейчас ехидство лишь промелькнуло на лице колдуна, тут же сменившись непривычным для Стрепета спокойствием.

— Тому, кто отдает приказы, иногда приходится за них отвечать, княже.

— Только не перед жалким самонадеянным колдунишкой! — снова взорвался Великий князь. — Уж не думаешь ли ты, что твои чары… — Ослабевший от долгого молчания голос не выдержал: Мстислав закашлялся.

— Извини, не могу подать тебе воды.

Переяславлец беспомощно развел своими обрубками — князь конвульсивно дернулся. Никогда прежде чужие увечья не отдавались такой болью — сейчас же словно кто-то невидимый запустил руку в самое нутро. Стрепет не насмехался: он, который умел проходить сквозь стены и мгновенно переноситься на огромные расстояния, и впрямь не мог того, что было доступно каждому…

Ночью князю приснился кошмар: будто бы, следуя некоему ритуалу, Мстислав обрубил себе персты левой руки, а когда понял, что это уже навсегда…

— Убей, — попросил он, когда колдун появился в следующий раз.

— Против Новогорода варяги готовят войну. Твой сын пытается собрать под свою десницу рать, но он слишком юн, и каждый день кто-нибудь переходит на сторону врага.

Мстислав зарычал.

— Стрепет. — Кажется, он впервые назвал переяславльца по имени. — Я проиграл, Стрепет, но клянусь Перуном…

Взмах руки колдуна не позволил закончить клятву.

— Ты поклоняешься одному лишь Перуну, забывая, что существуют и другие Сварожичи. Ты ничему не научился, Мстислав, а Новогороду нужен мудрый правитель…

«Новогороду нужен», «ради Новогорода», «когда подрастешь, у Новогорода будет достойный правитель…» — только и слышал с самого детства Мстислав. И он жил Новогородом: воевал, если это было надо Новогороду; женился на той, что подходила Новогороду; ради безопасности Новогорода приказал отрубить руки талантливейшему переяславльскому колдуну. Впрочем, только ли ради Новогорода? Ведь как бы Мстислав ни относился к Стрепету, доказательств его измены — кроме предоставленных Светозаром — правитель так и не получил…

Великий князь задумался — задумался чуть ли не впервые после нескольких месяцев ненависти, боли и отчаяния. Он хорошо помнил тот день. И Стрепета — бледного, со связанными за спиной руками. Переяславлец улыбался. «Издевательски», — решил про себя Мстислав и отдал приказ.

К уху правителя наклонился Светозар.

— Довольно с него и этого, — наблюдая за тем, как постепенно блекнет, угасает взгляд приговоренного колдуна, усмехнулся Великий князь.

«Довольно…» О Перун, можно себе представить ужас Стрепета! Колдун с отрубленными руками — это ведь все равно что… что Великий князь, не имеющий власти даже над собственным телом…

Да, переяславлец явно хотел, чтобы враг побывал в его шкуре, но, похоже, он добивался чего-то еще. А иначе зачем тогда при каждом своем появлении возвращал Великому князю способность говорить? Каких именно слов он ожидал? И при чем здесь другие Сварожичи? Сколько Мстислав себя помнил, он, как и пристало воину, поклонялся Перуну… как пристало воину… Воину — но не живому мертвецу, который вряд ли когда-нибудь снова возьмет в руки меч…

— Я могу спросить, Стрепет?

— Можешь.

— Светозар тебя оговорил?

— Да.

— После казни ты хотел умереть, но решил сначала отомстить?

— Верно.

Переяславлец, сощурившись, ждал. Мстислав облизал мгновенно пересохшие губы: что говорить дальше, он не знал. До этого момента их с Стрепетом ощущения, видимо, совпадали, но потом… Мстислав не был колдуном — он был всего лишь человеком. Уставшим от неподвижности, от неумелого вранья сына, от равнодушного участия придворных. Его словно похоронили заживо — все, кроме женщины, чью спальню он по обязанности раз в неделю посещал в течение восемнадцати лет. Одна она верила, что он справится… И он справится — чтобы… она наконец стала настоящей Великой княгиней…

Сумасшествие, но сегодня Великий князь мог думать только о жене: государственные дела, счеты со Стрепетом словно отодвинулись, сделавшись чем-то несущественным, мелким. В конце концов, Мстиславу, как сейчас и его сыну, тоже едва исполнилось семнадцать, когда он начал княжить в Новогороде. Вот пусть и покажет, на что способен… А Стрепет…

«Кто откажет колдуну в праве мстить после всего, что с ним сделали?» — непривычно спокойно, без всякой злобы, подумал Великий князь. Подумал и вдруг спохватился: ненависти к переяславльцу, которой Мстислав, казалось, только и жил последнее время, не было. Она исчезла!

— Ты раздумал мстить? — еще не веря, но словно подчиняясь какому-то наитию, спросил Великий князь.

— Да. И лишь после этого смог выбраться из крепости.

— Тогда что ты делаешь здесь?

— Отдаю долг. — Переяславлец поднялся. — Ты очень многое у меня отнял, но то, что я получил взамен, оказалось дороже. Прощай, княже!

Он взмахнул своими обрубками, и Мстислав вдруг почувствовал, что наконец снова может управлять собственным телом.

Ника Ракитина, Елена Ольшанская

НАВЬ

ГЛАВА 1

Туман был густой и синий, проколотый снопами солнечных лучей. Он оседал каплями на деревья, траву, провода. Туман был слоистый, как мам-Юлины пироги: зябкий снизу и теплый сверху.

Славка шел в школу кружным путем, через парк и мимо памятника героям войны — длиннее дороги просто не существовало. Но первыми уроками были математики, да еще контрольная, а он вчера целый вечер проносился с Женькой и, разумеется, ничего не выучил. Поэтому можно было не торопиться. Йоська, конечно, рассердится, ну и пускай.

Славка шел, шел, шел. Вообще-то он не очень долго шел — всего лишь от дома до парка — и остановился постоять у моста, потому что надо было как-то потянуть время. Он стоял, перегнувшись через перила, и смотрел в воду. Над водой тумана не было, бутылочные волны тихо шлепали об опоры моста и заржавленные бока плавучего ресторанчика, из которого доносился шум утренней приборки. Это не мешало Славке думать о том, о чем люди думают, когда им двенадцать лет.

Всадники появились, как в сказке. Славка не сразу услышал их, туман глушил грохот подков. Просто земля легко качнулась под ногами, и мальчишка, обернувшись, увидел летящих вороных коней с растрепанными гривами, долгие плащи, тусклый блеск кольчуг… Он решил бы, что всадники ненастоящие, если бы капли тумана не блестели на их одежде и волосах.

— Как тебя звать, отроче?!

Славка ошалел. Его обдало брызгами, хлопаньем плащей, запахами конского пота, кожи, железа; всадники промчались, как щелканье бича: вроде и не тушил свечку, а она погасла.

— Славка меня зовут! — закричал он вслед, даже не надеясь, что его услышат, и не понимая, зачем он вообще кричит: этого же быть не может!

Он явился в школу к середине второго урока с таким лицом, что никто его ни о чем не спросил; плюхнул перед собой на стол сумку, вытащил первое, что попалось под руку, и стал рисовать. Его пожалели и даже отпустили домой с последнего урока. Славка честно не понял, за что, но пошел.

Дома он швырнул под вешалку сумку, поел холодных макарон и, не раздеваясь, улегся на тахту. Нужно было подумать насчет всадников. Славка думал так усиленно, что сам не заметил, как уснул.

Проснулся он от скрежета. Как будто голодный волк клацал над ухом вставной челюстью. Славка ухом не повел, но глаза раскрыл. Вместо волка над ним сидел братец: Дмитрий Сергеич — для соседки, а также Димка для него и Женьки и Димуля для Аллочки и прочих поклонниц, бывших у брата в изобилии. Дмитрий Сергеич был хорош собой, русоволос и сероглаз, спортивен и элегантен, весь в папу. Славка ему в этом завидовал. Правда, были у брата отрицательные черты, но девушки, взятые на обаяние, этого не замечали. Зато уж Славка знал его как облупленного. Да-да, более вредного брата вообразить было трудно. Между прочим, Дмитрий тоже так считал. А его мнению доверяли не только сосунки, но и убеленные сединами преподаватели и прочили будущего инженера в аспирантуру. Инженер не сопротивлялся.