Роберт М. Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад Страница 38

– Верно, Дер. Законы. Покажи мне государство, которое не опирается на законы. Даже у се-кохландийцев они есть. А может, и наоборот, – она улыбнулась, как и он, одними губами, – у них есть государство, потому что есть законы. Понимаешь?

– А мы утратили свое, потому что не имели законов?

Он плавно перешел на меекх, словно не желал калечить высокое наречие обычной ссорой.

– Мы? Кто – мы? Спроси отца… – Она тоже изменила язык.

– А зачем? Я знаю его рассказы.

– Так какое государство потеряли те, кто не признавал никаких границ и власти над собой? Королевский караван был королевским лишь по названию, ибо короля не слушали даже в собственном его фургоне. Кочевники давили фургоны один за другим, потому что всякий из них сражался сам за себя. Помнишь рассказы о караванах Лантайо и Керв? Когда первые сражались не на жизнь, а на смерть с большим отрядом, когда лагерь их отбивал атаку за атакой, эти вторые прошли мимо поля боя едва в десятке миль и поехали дальше. Два племени, которые не сумели позабыть о старых спорах – и оба были побеждены. Кто не уважает собственных законов и не слушает собственного короля, тому придется поклониться законам чужим – и они станут невольниками у чужаков. Так говорит Генно Ласкольник, если ты не знаешь.

– Да. Невольниками. Хорошее определение, Кайлеан.

Ох, на меекхе тоже можно передать множество смыслов одной лишь интонацией. Она глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух, расслабляя напряженные мышцы. «Это жара, – подумала она, – это из-за проклятущей жары. Говорим что на ум придет, а в такую жару проще ссориться, чем оставаться добрым. Человек просто желает избавиться от усталости и отупения, хочет отыграться на ком-то за пот, заливающий глаза, и одежду, пристающую к спине, и ничто так не помогает, как несколько резких слов. На миг мы чувствуем облегчение, а потом принимаемся зализывать раны».

– Ты изменился, Дер. – Она снова перешла на высокое наречие. – Город тебя изменил. Интересно, когда он клал руку на меч, знал ли, что его назовут венхорром? Я тоже когда-то могла повернуться к тебе спиной.

Высшее наречие – это также аллюзии и сокращения. Язык тела и жестов. Можно одним предложением выразить то, на что в меекхе необходимо в три раза больше слов. «Когда он клал руку на меч». Для Фургонщиков был только один человек, к которому могли относиться эти слова, – Генно Ласкольник. Венхорром же называли любого, замешанного в торговле невольниками. На Востоке было не много худших, чем это, обвинений. «Я могла повернуться к тебе спиной» – верила, что ты не ранишь меня, а ты именно так и поступил. Нечто, что не проговорилось бы на меекхе или на анахо, удалось выразить несколькими жестами.

– Я говорил не о твоем кха-даре. – На его губах высокое наречие обретало глубину. Вместе со словом «твоем» он вытянул перед собой раскрытую правую ладонь: ты мне близка, я тебя уважаю, прошу прощения за прошлые слова. А говоря «кха-дар», левую руку он стиснул и притронулся ею к сердцу: жест, понятный на любом языке.

– А о ком, брат?

Меекх ворвался меж ними грубо, в своей экономной, без малого военной форме он казался лишь тенью истинной речи. Никаких дополнительных смыслов, скрытых в языке тела, – только короткий, конкретный, словно приставленный к боку нож, вопрос.

– Здравствуй, Эсо’бар. – Дер’эко повернулся в сторону двери. – Давно я тебя не видел.

Он также перешел на меекх, и Кайлеан даже после короткого контакта на ав’анахо показалось, что она внезапно перестала понимать половину разговора. Хотя, принимая во внимание, что стояли они совершенно неподвижно, чтобы не выдало их и малейшее движение… Лишние жесты были не нужны.

– Не так уж и давно – всего-то полгода прошло с того времени, как ты в последний раз проведывал семью.

– Да-а, – протяжно ответил Дер’эко, словно этому «да» сопутствовал глубочайший смысл, – это тоже о многом сумело сказать. – И я едва тебя узнал.

И здесь – резко. «Я едва тебя узнал» – ты изменился, выглядишь словно чужак. Ты – чужак, брат.

– Я тебя тоже. Помню, как ты уезжал, наполненный рассказами о тяжелом труде и о деньгах, которые ты пришлешь. Сколько там времени миновало? Полтора года? Если ты привез деньги, мы будем очень рады, а если рассчитываешь, что, как Рук’герт, я оставлю здесь все и отправлюсь с тобой… Мне жаль, но этого не случится.

– Да-а, – очередное изображающее раздумье «да», которому сопутствовало пожатие плечами. Легкомысленность и равнодушие. – Интересная идея – забрать тебя в город. Мне пришлось бы порядком объясняться, однако они бы в конце концов поняли.

– И что же такого они бы поняли?

– Ничего-ничего. Не ты один отошел от законов каравана.

Приподнятые брови Эсо’бара были настолько же легкомысленны.

– Законы того, чего нет? Законы, которые привели нас сюда? Странно, вы кланяетесь им, почти почитаете их, но одновременно жалуетесь на ситуацию, в которой именно из-за них вы и оказались.

Эсо’бар наверняка говорил на меекхе лучше остальных в семье. Умел быть на нем почти настолько же оскорбителен, как и брат.

– Вы? Странно, еще совсем недавно ты говорил «мы».

– Ох, я все еще говорю «мы». – Третий повел рукою по кругу. – Мы, наша семья, наши кони, наш дом. А ты, брат, кого имеешь в виду, когда говоришь «мы»?

– Нас. Всех рожденных в фургоне, всех изгнанников.

– Ага, чудесно. Но я рожден не в фургоне, а всего лишь, – он похлопал рукою по стене, – в доме без колес. Точно так же, как и ты. Как все мы.

Дер’эко иронично улыбнулся:

– Знаешь, братишка, это всего лишь такое название. Для верданно, которые не забыли, откуда они происходят.

– Или придумали себе некие неисполнимые мечты.

Кайлеан переводила взгляд с одного на другого. Были они верданно, ни один не отказался бы от своей крови, но одновременно отличались друг от друга. Младший очаровывал унаследованной от матери красотой, тонкими чертами и кошачьей грацией, старший пробуждал уважение ростом и широкими плечами; напоминал он Анд’эверса в молодости. Но куда явственней отличия братьев подчеркивала разница их одежд. Эсо’бар выглядел как обитатель пограничья, Дер’эко же взывал к своим корням каждой деталью одежды. Кожаные штаны с широким поясом и кожаная жилетка, вышитая узором из бегущих лошадей, на запястьях – браслеты из полированного рога, коса старательно заплетена и пропитана жиром. Сапоги с мягкой подошвой. Свой кавайо он носил согласно традиции за спиной, на высоте поясницы, с рукоятью, направленной в сторону. Кайлеан могла бы поклясться, что даже полвека назад верданно не одевались так по-фургонницки, как он сейчас. Не говоря уж о том, что в этой коже ему наверняка страшно жарко.

– Одни мечтают снова стать собою, другие – сделаться кем-то другим, Эсо’бар. Это как если бы жеребец пытался превратиться в вола. Удачи тебе.

– О, я тебя умоляю, Первый, не стоит прибегать к таким вот неловким сравнениям. Это не я оставил семью ради каких-то пустых мечтаний. Я бывал в городах, видал всякое. Те фургоны, что стоят, словно разложенный лагерь, те улицы между ними, те стада лошадей, что пасутся вокруг. Кто живет мечтаниями? Зачем вокруг городов табуны, когда можно запрягать их в фургоны лишь раз в несколько лет, да и тогда мало кто пользуется этим правом? Зачем вы делаете в городах колесницы вроде той, на которой ты нынче приехал домой? – Эсо’бар оперся о косяк и зло усмехнулся. – Той, что просто вопит, что она – боевая повозка, где есть место для возницы и лучника, ухваты для колчанов и дротиков и возможность бронировать борта. Пустые мечты, братец, пустые мечты и ребячество. А может, и наоборот: пустые мечты и бредни старцев, которыми заразились малые детишки. Вы намереваетесь снова послать колесницы против кавалерии? Колеса против копыт? Любая дыра в земле, которую перескочит конь, задержит лучшую из колесниц. Самая сильная пара лошадей, запряженная в колесницу, не побежит настолько же быстро, как больная кляча со всадником на спине. Вы снова об этом позабыли?

– И все же во время покорения се-кохландийцы не раз проигрывали нашим возницам.

– Да, я слышал. Не только от отца. Битва под Геви’ло и Анмадереф. Четыре тысячи колесниц против шести тысяч всадников. Вот только любой тебе скажет, что мы эти битвы не выиграли, а попросту заставили кочевников отступить, потому что они, поняв, что не сломают нас, отошли. А колесницы не могли их догнать и разбить. Такие они, наши малые победы…

– Теперь ты говоришь «мы»?

Эсо’бар сложил на груди руки:

– Ты не оскорбишь меня этим, Дер. Я вижу, как ты приезжаешь сюда время от времени, большой господин из большого города на красивой колеснице, и очаровываешь остальных. Я вижу, что происходит с Дет’моном и Мер’данаром, – он поднял ладонь, – молчите, молодые, когда говорит старший брат. Я вижу, что бродит в головах у близнецов, когда они куют свои кавайо. Ты носишь символ?