Роберт М. Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад Страница 48

Он снова блеснул дикой ухмылкой и замолчал. Потом, все еще всматриваясь в огонек, продолжил рассказ:

– Я нашел человека, которому поручили отравить моих лошадей, а поскольку это оказалась княгиня высокого рода, я вызвал на поединок ее старшего сына и убил его. Потом вспомнил, что у нее есть еще пара сыновей, которые не смогут отказать мне в сатисфакции. Так я превратил обычного врага во врага смертельного. Для работы на винограднике я приглашал людей с дальних сторон, щедро им приплачивая. Компрометирующие бумаги я показал имперским Крысам, а они на раз-два нашли того, кто их сварганил. Семью девушки, что хотела обвинить меня в насилии, я приказал поставить перед имперскими ясновидцами. Больше я о ней не слышал. Вот моя заслуга.

Впервые Ласкольник отвел взгляд от свечи и осмотрелся вокруг. Это он приказал им встать с огнем в руке в самую длинную ночь зимы, когда в заснеженных степях буйствуют морозные вихри. Кайлеан не до конца понимала зачем, однако даже слепец заметил бы: что-то происходит.

Со смерти тетушки, со времени неудачной попытки похищения, Ласкольник ни разу не появлялся нигде в одиночку. Его всегда сопровождали несколько человек. Между Лифревом и окрестными заставами начали курсировать многочисленные гонцы, гости из дальних регионов империи приезжали с просьбами о встрече с генералом, а поблизости от города постоянно кружила одна из сотен. Теперь, чтобы схватить или убить Ласкольника, понадобился бы десяток вооруженных людей.

Чаардан тоже трудился. Она и сама ездила с письмами в самые разные места: на военные заставы, в города-лагеря Фургонщиков, к верданно, к странным людям, которых она ни за что бы не стала подозревать в знакомстве с кха-даром. И она все больше раздражалась. Ласкольник и словом не выдал, что именно он узнал от неудавшегося похитителя, ее семья в один прекрасный день собралась и переехала в Манделлен, Бердеф появлялся и исчезал, когда хотел. Она ощущала себя словно кусок деревяшки, попавший в ручей и теперь несущийся в неизвестность.

А потом легли снега, и в несколько дней все замерло. С месяц все сидели на месте и кисли в предположениях. А это никогда не обещало ничего хорошего.

Ласкольник продолжил:

– Следующие десять лет я развлекался в столице как один из Совета Первых. Я обрел союзников по интригам, увеличил число врагов, отдавших бы половину состояния, только бы меня уничтожить. Но, пока армия стеной стояла за меня, а император принимал меня днем и ночью, я оставался слишком крепким орешком. И мне это было по нраву. Власть, унижение врагов, награда лояльным людям, взгляды и шепотки, когда я шел коридорами императорского дворца. И мысли – это я, варвар из восточных степей, ублюдок, не знающий собственного отца, хожу в шелках и бархате по полам из алебастра, а вы сгибаете выи, сукины дети, – закончил он сквозь стиснутые зубы. – И случилось так, что женщина, которая некогда приказала отравить моих лошадей и сына которой я убил, потеряла и двух остальных. Я не имел к их смерти никакого отношения, на сей раз это была не моя игра, но, когда последний из ее сыновей погиб, заколотый стилетами наемных убийц, она повстречала меня в коридорах и проговорила: «Ты такой же, как и мы. Мы выиграли, генерал Ласкольник».

Кайлеан посмотрела на окружающие его лица. Все выглядели заинтересованными рассказом командира, словно слушали его впервые. Даже те, кто ездил в его чаардане с самого начала.

– Помню, что, услышав эти слова, я остановился как вкопанный и некоторое время не мог и с места сдвинуться. Бормотание старой, сломанной женщины в траурном платье, без малого обезумевшей от боли, не могло ничего значить, однако я почувствовал себя так, словно меня стеганули кнутом по спине. Я подошел к ближайшему зеркалу и взглянул в лицо чужаку. Гладковыбритому, с напомаженными, модно обсыпанными золотой пылью волосами, в бархатном кафтане и вышитом шелковом плаще. Чужаку, которого я не узнавал. Глаза, словно кусочки стекла, твердые, безжалостные и холодные: были это глаза кого-то, кому я не доверил бы и обрезанного орга. Передо мной стоял один из тех, кого я некогда презирал, – интриган и дворянин. И правда такова: я сбежал из столицы не от интриганов, которые против меня злоумышляли, но от тех интриг, чьим творцом был я сам. Я сбежал от чужака в зеркале.

Кха-дар склонил голову, прикрыл глаза. Некоторое время казалось, что он уже не отзовется.

– Закончим позже, если позволите. Я открыл, я же и закрою исповедь пламени.

Мост походил на большинство меекханских мостов. Был шириной с дорогу, имел четыре опоры и арки высотой в пять футов. Собственно, все мосты, по которым они проезжали по дороге, выглядели почти одинаково, различались лишь числом опор – в самом длинном из них насчитывалось восемнадцать. Плиты для этого моста могли вырубить и обработать в каменоломнях, расположенных за сотни миль, а после привезти на место и сложить. Возникни необходимость, их могли использовать для сооружения моста в любой части Меекхана. Имперские инженеры уже давно пришли к выводу, что унификация построек – путь к успеху.

– Ну ладно, кто спустится со мной к реке?

– Ты называешь это рекою, Кайлеан? Да моя струя отсюда добъет до другого берега. Зачем здесь вообще строить мост?

Кошкодур был прав. Малава текла, или, скорее, сочилась, по дну неглубокой долинки и позволяла переехать на другой берег, не замочив коню брюха. Поток не превышал шагов двадцати в ширину, и только одна опора моста торчала посредине реки, остальные стояли на сухой почве. К тому же спуск к воде был широким и удобным и, что самое важное, выглядел безопасным. Засыпанный галькой берег гарантировал, что животные не застрянут в грязи. Дагена похлопала коня по шее.

– Как видно, местным было стыдно признаться, что в окрестностях у них – такой вот ручеек, а потому подкупили картографа, чтобы тот назвал это рекою. Если Валенер – такой же город, как Малава – река, то мы застанем там три мазанки и курятник, верно, Кайлеан?

– Мы не едем в Валенер. Будем ждать остальных на съезде в сторону гор, и там мы и остановимся. А теперь – задание. Взгляни-ка на опору справа.

– Гляжу, и что?

– На нижнюю ее часть.

– Смотрю на нижнюю часть, и что?

– А теперь чуть подними взгляд и скажи мне, на какой высоте заканчиваются следы от водорослей и прочих водных растений.

Вся четверка некоторое время молчала.

– Вот же ж… – Кошкодур взглянул на речку, затем на мост и снова на речку: – Так высоко? Сколько ж это будет? Десять, двенадцать футов?

Она взмахнула рукою:

– Как минимум, пятнадцать. Когда в горах наконец-то растают снега, вся вода польется сюда. Я собственными глазами видела, как махонький ручеек за час превращался в поток, а за два – в реку, отбирая у людей все накопленное за их жизнь. Через несколько – максимум десяток-другой – дней здесь будет стоять ревущая вода. Да такая, что упади кто в нее – он остановится у самого моря. Не смейтесь над здешними реками, это коварные и дикие твари.

Они разглядывали ленивый ручеек.

– Лучше б те снега начали наконец таять, а не то нам может не хватить воды внизу реки, – сказал наконец-то Йанне. – Где поворот к Кехлорену?

– В миле отсюда.

– Поехали уже.

Они миновали мост. Дагена приблизилась к ней и толкнула в бок:

– Какие-то воспоминания, Кайлеан? Ты уже дня три молчишь.

Она задумалась. И вправду, она должна была что-то чувствовать, найти в себе хоть какие-то воспоминания или хотя бы их след. Но – ничего. Олекады запомнились ей слабо, хотя она и провела здесь половину жизни. Горы не вросли в нее, не оставили следа в костях и сердце. Может, потому что ее семья осела здесь едва ли пару поколений назад в поисках легкой жизни, но нашла лишь упорный труд с утра до ночи на куске земли, полученной от местного барона. Она помнила рассказы отца о начале их работы тут. Земля оказалась настолько скверной, что даже козы были не в силах здесь прокормиться. И все же ее семья попыталась. Убрала камни с поля, высадила пару десятков низеньких, устойчивых к морозу яблонь, завела небольшое стадо коз и овец.

Сражалась.

И проигрывала.

Одной из вещей, которые Кайлеан помнила слишком хорошо, было то, что земля умеет рождать камни. Каждый год весной вся семья выходила в поле и собирала их, ссыпая в большие кучи. И только потом начиналась пахота и сев. Следующей весной они снова сперва убирали камни с пашни, а только потом ее засевали. И так без конца. Это она тоже хорошо помнила: их клочок земли, окруженный венком каменных горбов, из которых самые старые успели порасти мхом и лишайниками. Она играла между этими валунами вместе с братьями, нетерпеливо высматривая первые плоды. Она почти всегда ходила голодной. Именно поэтому еще до того, как ей исполнилось семь, она вместе с ребятами научилась стрелять из лука. Заяц, куропатка, даже белка – не было создания, недостойного ее стрелы. Все, что могло попасть в котел, а потом в брюхо, становилось целью.