Роберт М. Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад Страница 47

Преодолев небольшую возвышенность, она узрела остальную группу где-то в четверти мили впереди. Ехали они рысью, стремя в стремя, кони чуть парили в холоде. Как видно, прошли галопом немалый кусок дороги. Дагена оглянулась через плечо и помахала ей. Кайлеан пустила коня в короткий карьер.

Она догнала их за несколько десятков ударов сердца. Торин неохотно сдержал бег, идя боком и грызя удила. Ему не хватало движения, погонь и битв; вместо этого они вот уже десяток дней ехали имперским трактом, скучным и ровным, как стол. Единственным развлечением были дорожные столпы с выписанным на них расстоянием. Дагена от скуки подсчитывала их и нынче дошла до ста пятидесяти. Сто пятьдесят миль за десять дней. В жизни бы не подумала, что такое возможно.

– Ну и как постоялый двор? – Кошкодур ухмыльнулся украдкой.

– Дыра, да еще и нищая.

– Какие-нибудь миленькие кабатчицы?

– Я внимания не обратила, но был вполне милый паренек. Можешь завернуть, если хочешь…

– Может, на обратной дороге. Если он хорошенько побреется…

Йанне усмехнулся, Дагена возвела глаза к небу. Это и был результат десятка дней в дороге – постоянно в головном дозоре, постоянно вчетвером. Через пару дней разумные темы для бесед у них закончились, а окрестности как-то не подбрасывали новых. Справа от них все время раскидывался хмурый лес и встающие над ним горы, слева – настолько же хмурое плоскогорье, представлявшее собою бо́льшую часть Лав-Онеэ, наиболее скверной и печальной провинции империи. Туманная, дождливая и влажная страна, о которой говорили, что праздник лета и праздник осени выпадают здесь на один день. С утра объявляли первый, а после полудня, когда солнце уходило, побыв тут несколько минут, – второй. На самом деле единственным богатством Лав-Онеэ являлись длиннорунные овцы и козы, из шерсти которых ткали плащи для имперской армии и сукно для всех, кто искал дешевого и солидного материала. Животные здесь были столь же многочисленны, сколь и непритязательны, обеспечивая некоторый быт местным обитателям. Они да, конечно же, имперский тракт, каковым всякий год текла река живности. Отец ее всегда повторял, что, если бы не торговля, провинция передохла бы с голоду.

Только вот теперь тракт будет заблокирован на десяток дней, как минимум, а может, и дольше. Имперские приказы нужно выполнять без малейшего сопротивления.

– Когда будет съезд в сторону гор? – спросил Йанне.

– Мили через три-четыре. За рекою.

Даг покивал:

– Река, точно. Кто-то хочет проехаться и проверить, что там с мостом? Как она вообще называется?

– Малава. Говорят, что там есть водопой, а потому должен быть пологий спуск к воде. И давайте не разделяться. Как доберемся до места – там и увидим, что и к чему. Если что пойдет не так, мы сумеем вернуться и предупредить остальных.

– Хорошо.

Снова тишина. Они и так проболтали больше времени, чем вчера за весь день. Ну что ж, вчера не было настолько необычных событий, как сиканье под стеною дешевого кабака и проверка состояния ближайшего моста. Хотя если его строили имперские инженеры, то наверняка он стоял крепко, словно скала. Но даже скала имеет пределы прочности, а этот мост вскоре ожидает серьезное испытание.

Кайлеан осмотрелась по сторонам. Дагена, Йанне, Кошкодур. И она. А еще Нияр, Лея и Файлен за ними. Семеро. На тот момент – все, что осталось от чаардана Ласкольника. И они не были уверены, что все еще можно их так называть. Ибо что за чаардан Ласкольника без Ласкольника?

– Меня зовут Генно Ласкольник, хотя, как некоторые, полагаю, знают, «Генно» – всего лишь прозвище. Мать моя дала мне имя прапрадеда, Вульгрефгерех. Я предпочитаю Генно. Как вы все знаете, в венах моих нет и капли меекханской крови, но, несмотря на это, я сделался генералом империи и, как говорят льстецы, создал первую истинную конную армию Меекхана. Это неправда – я не создал ее. Сделали это меекханские офицеры, я же лишь два года не позволял использовать ее в битве, пока не стал уверен, что она справится. Доныне некоторые вспоминают мне об этом со злостью, полагая, что я слишком долго выжидал и что из-за этих проволочек мы проиграли битву при Гренолите, где пало восемнадцать тысяч солдат. Но я знал тогда и знаю сейчас, что я поступил как нужно. Командиры пехотных подразделений, которые обескровливали свои отряды в схватках с се-кохландийцами, отсылали в столицу мольбы о кавалерии, о коннице, которая поддержала бы их на поле. Потому что правда такова: пехота может отбить всадников, может выстоять под любой их атакой, может даже заставить их бежать, но никогда не сумеет их разбить и вырезать. Потому что для вырезания конницы нужна собственная кавалерия. И потому первые два года войны мы учили кавалерийские полки, набирали наемников на южных равнинах и придавали их в поддержку пехотным отрядам. Ко всякому – по чуть-чуть. И потому всегда, как доходило до битвы, у кочевников было десять всадников на одного нашего. Потом появился я, а император дал мне свободу действий – и в следующие годы войны пехота почти постоянно сражалась в одиночестве.

Приближалась полночь, когда они собрались в опустевшей по такому случаю конюшне. Старый Аандурс уверил, что никто не станет им мешать. Каждый, согласно обычаю, принес светильничек, свечу либо масляную лампадку, и теперь внутренности помещения освещали лишь они. Двадцать четыре мигающих огонька.

– Вот и вся моя заслуга: два года кряду я не допускал, чтобы вновь созданные отряды всадников отсылали на битву по одному-двое. Я хотел создать конную армию, как минимум, в тридцать тысяч сабель, поскольку без нее Меекхан проиграл бы войну. И мне это удалось, но за два года в больших и малых битвах погибли восемьдесят тысяч человек, а кочевники опустошили половину северных провинций. Потому что это вторая истина при битве пехоты и конницы. Если пехота сломает кавалерию, никогда не сумеет ее догнать и добить. Если всадники сломают пехоту – выбьют ее всегда. Восемьдесят тысяч убитых солдат – вот моя заслуга.

Все задержали дыхание. Кайлеан стояла чуть в стороне, воск, оплывающий по маленькой свечке, обжигал ее пальцы. Не лги перед пламенем – это обычай, знакомый и исполняемый всеми. Меекханцы привезли его во время покорения, но тот прижился на востоке удивительно быстро. Его называли здесь Отворением. Простой, почти магический обряд. Когда держишь в руке свечу, лампаду или даже кусок горящего дерева, когда стоишь среди друзей – должно говорить правду. Ты произносишь слова, глядя на пламя, а оно поглощает их, записывает их в себе, и ты уже никогда не сумеешь от этих слов отречься. Молодожены приносят клятвы друг другу, держа свечи в руках, купцы подписывают самые важные договора, одной рукою притрагиваясь к подставке лампы. Умирающему зажигают свечу, дабы он не уходил в темноте и дабы последние его слова не пропали. Огонь – это истина и очевидность.

– После выигранной битвы за Меекхан на меня обрушились все почести, какие только могут обрушиться на человека. Доныне надлежит мне привилегия обращаться к императору по имени и в любой момент, когда только я пожелаю. Конечно, это не считая золота, земель и титулов. – Ласкольник замолк, и казалось, что, засмотревшись на пламя, он видит старые дни, чудесные почести в столице, приемы и парады в свою честь. – Вот моя заслуга. Первые послевоенные годы я был в Новом Меекхане одним из наиболее важных людей. Мужчины старались заполучить меня за свой стол, женщины – в постель. У меня было… у меня есть имение под городом, в котором стоит дворец, весь из мрамора и алебастра, занимая место с четверть Лифрева. А на виноградниках, что растут на холмах вокруг, можно выстроить хоть и с полсотни таких городков. Я разводил лошадей, которые должны были бегать быстрее ветра, и – волосами Лааль клянусь – мне это удавалось. Пять лет кряду мои кобылки занимали первые места в Больших императорских гонках, я был славен, богат и силен. Но я не меекханской крови, а императорский двор – это место развлечений для скучающих аристократов из Совета Первых. Для них я должен был стать лишь пешкой или, в лучшем случае, малозначимой фигурой, диким варваром, который временно вкрался в милость императора. – Кха-дар странно улыбнулся, обнажив зубы, словно волк. – Вот моя заслуга. Я дал втянуть себя в интриги при дворе, помог выследить и покарать заговорщиков, которые желали добыть для себя новые привилегии. И заплатил за это. На шестой год, сразу перед Императорскими гонками, кто-то отравил трех моих лучших беговых лошадей. Потом кто-то распустил среди наемных работников сплетню, будто я служу Нежеланным и приношу жертвы из людей, и тогда половина винограда сгнила, поскольку никто не хотел его собирать. Позже мне попытались подбросить компрометирующие документы. А потом – хотели обвинить в насилии.

Он снова блеснул дикой ухмылкой и замолчал. Потом, все еще всматриваясь в огонек, продолжил рассказ: