Эл Ригби - Капитан Два Лица Страница 6

Королева-бабушка обычно не выходила из личной башни, где жила с парой ее возраста музыкантов, дюжиной камеристок и дюжиной же королевских кошек. Но она неизменно появлялась на советах и принимала в них самое живое участие. Дуан помнил, что так было в его юности, видимо, так осталось и теперь. Бабушка не изменилась. Церемонно поклонившись ей, принц произнес:

– Немного. Ничто в сравнении с радостью, которую я испытываю, видя вас.

Глаза – синие, как у отца и у него самого, ни капли не выцветшие, – скользнули по сложенным рукам Дуана. Вопрос прозвучал тихо:

– А из наших ли карьеров была соль с твоих цепей?

Дуан внутренне вздрогнул, но остался спокойным и лишь слегка пожал плечами.

– Мне жаль, но я не знаю. Пути богов неисповедимы.

Морщинистые губы дрогнули и растянулись в жеманную улыбку.

– Боюсь, что я знаю. Но… – она величественно повела рукой, давая позволение отойти, – это подождет. Продолжи свой рассказ.

Дальше Дуан описал, как, еле живой от страха, бил раз за разом цепи о камень, пока те не распались. Упав, они вновь поползли к нему, и он отшвырнул их в расщелину, открывавшую еще более старую, затопленную пещеру. Он представлял это так живо, что невольно восхитился сам собой и дальше в красках поведал, как искал на стене секретный камень, чтобы выйти из Древнейшего Чертога, найдя, бежал по катакомбам, а потом…

Здесь Дуан остановился. Он переводил дух, но все, судя по напряженным лицам, поняли это короткое молчание иначе. «Бедный принц» переходил к самому тяжелому.

– Воздух в Новых Чертогах чище и приятнее того, что в Древнейшем. Целую швэ я просто стоял и вдыхал его, радуясь свободе, не веря в нее. Пока не увидел, что кое-что поменялось с дней, когда отец приводил меня сюда почтить память предков. Гробниц… стало больше на одну, и догадка шевельнулась в самой глубине моего рассудка. Я подошел. И…

Здесь Дуан понял, что действительно говорит с трудом, потому что он больше не врал. Медленно оглядев всех собравшихся, он закончил:

– Птица Ка́мэш, богиня боли, схватила меня за горло когтистыми лапами. Мне казалось, она сейчас вырвет мне позвоночник, и тан с ним вместе. Отец смотрел на меня из-под слоя соли. Я видел, как он поседел, как поменялось от горя его лицо. И в ту швэ я уже знал, что умилостивило богов и освободило меня. Его последний взгляд, а может, последняя молитва.

Закончив, Дуан умолк. Он видел, что бабушка и теперь прожигает его глазами, смотрели и остальные, но куда менее пытливо; кажется, они просто ждали чего-то еще. Кто-то тихо шептался, но многие уже улыбались с благоговейной жалостью. Добрый знак.

– Вы так бледны… – прошептала одна из советниц.

– Не тревожьтесь, – ласково отозвался принц. – Я уже оживаю от теплого приема, что вы мне оказали. Это не беда.

На самом деле беда была еще та: Дуану пришлось восемь дней кряду обмазывать себя водорослевыми отварами, сводящими смуглость. За прошедшие Приливы он здорово загорел под заморским пеклом. Да и довольно долгая голодовка, как ему казалось, не смогла превратить его в замученного узника пещер.

И все же…

Все же ему верили; большинство собравшихся – так точно верило. Может, потому что роза на ладони уже сама по себе была для них достаточным доказательством, без всяких баек: магии, подделывающей ее, не существовало. Дуан ответил на все улыбки, на все заискивающие взгляды, прокашлялся и приступил к финальному витку своей запланированной речи:

– Я знаю, что королевство бедствует без отца. Я не сомневаюсь: именно из-за этих бедствий боги наконец помиловали и пробудили меня. Я стану тем, кем должен был стать, если конечно… – он оглядел всех вновь, – вы примете меня. Возможно, я проклят богами, но все, чего я хочу, – вернуться домой. Вы дадите мне шанс? Я прошу вас проголосовать.

– Прошу простить. А что же будет с вашей сестрой, любезный принц?

Советник, задавший этот вопрос, не был знаком Дуану; видимо, пришел сравнительно недавно. При звуке мягкого низкого голоса все вновь зашептались, и неудивительно: заговорил нуц. Единственный нуц в Правом, мужском, полусовете, впрочем, среди женщин чернолицых тоже не было. Тем более странно выглядело это существо в одежде белого народа – камизе, перепоясанной плетёным ремнем, сюрко и расшитых серебристым узором штанах. Черные прямые волосы советник не собрал и не заплел, но завел за острые удлиненные уши. Золотые глаза ровно горели и хранили вдумчивое, живое выражение.

– Как ваше имя, та’аш?[2] – уважительно и приветливо спросил принц.

– Кева́рро, маар. Я задаю вопрос лишь потому, что в королевстве всё ещё гремят бунты, как вам наверняка известно. Большая часть их развязана сторонниками передачи трона принцессе и противниками этого решения.

Дуан кивнул. Он думал о сестре слишком много и главную мысль озвучивать пока не собирался.

– Я хочу верить, – он в упор посмотрел на чернолицего, – что с моим появлением бунты улягутся. Может, я многого не знаю и во многом глупее всех здесь сидящих, но отец с детства научил меня: бунты рождаются из голода и страха. Вы не голодали, судя по нынешнему положению дел, но вам определённо было страшно потерять короля. Я знаю. Потому что мне тоже. Розинда, чья жизнь омрачилась моим исчезновением, не должна теперь нести никакого бремени, кроме самых приятных. О ее судьбе я поговорю с ней сам. Если она захочет править…

Обрывая его, по залу разнесся необыкновенно чистый и звонкий голос:

– Я не хочу, брат. Слышишь? Не хочу.

Принцесса Розинда, как оказалось, все это время сидела на подоконнике за массивной, задернутой из-за яркого света гобеленовой гардиной. Сейчас, видимо, заскучав, а может, просто уловив, что ее имя стали повторять слишком часто, она легко спрыгнула с довольно большой высоты и, постукивая шнурованными золочеными ботильончиками, пошла Дуану навстречу. Шесть или семь радужных юбок – коротких спереди и длинных сзади – шуршали при каждом шаге. Высокая прическа угрожающе покачивалась над макушкой.

Улыбаясь, Дуан простер к ней руки.

– Моя любимая Роз…

Тоненькая ладошка отвесила ему затрещину; в ушах зазвенело. Низкорослой принцессе пришлось бить в прыжке, отчего получилось еще болезненнее. Смерив брата взглядом глаз – тоже синих – Розинда сказала:

– Это тебе за то, что бросил меня так надолго.

– Но я…

– А теперь дай я тебя обниму, бедный мой.

С этими словами сестра крепко обхватила его поперек пояса. Отстраняясь, она оставила на рубашке след своей малиновой губной краски. Дуан обернулся за призывом к приличиям – к единственному существу, от которого мог этот призыв услышать. Но королева-бабушка молчала. Она лишь внимательно наблюдала за внуками, а поняв, что на нее просительно смотрят, проворно перевела взгляд на украшенный лепниной потолок. Дуан вздохнул и начал сам:

– Боги… Розинда, что ты себе…

– Голосуйте за него, быстро. – Сестра отвернулась и прицелилась в кого-то из советников согнутым пальцем. – Пам! И брысь-брысь.

– Мне тоже брысь, дитя мое? – мягко уточнила со своего места бабушка.

– Ты можешь неторопливо и с достоинством удалиться.

Произнеся всё это, принцесса отошла от брата и гордо уселась прямо на край стола, ближе к левой половине. Члены женского полусовета подвинулись. Дуан, чувствуя себя очень-очень глупо, обвел их взглядом.

Никто – ни они, ни мужчины с противоположной стороны – не шептался, не смеялся, даже не выражал удивления молча, мимикой. Страшная догадка, что Розинда ведет себя так всегда, заставила Дуана подавиться воздухом. Откашлявшись, он возвысил голос и предложил:

– Советники, вы вправе выйти и посовещаться. У вас пять швэ. А я пока побеседую с моей милой сестрой. Ведь, в конце концов, я вижу ее впервые за долгое время.

– Правильно, дорогие внуки. Поворкуйте. А мне пора принять ножную ванну с головастиками, их как раз должны бы наловить.

Произнеся это, королева первой принялась слезать со своего места. Две камеристки, стоявшие по бокам чинно, как пажи, помогли ей. Как Дуан отметил в целом, помещение начали освобождать более чем проворно: все явно чувствовали себя здесь не на своем блюде. Бабушка, уходя, обернулась несколько раз, и ее взгляд насторожил принца. Но думать об этом было некогда. Розинда закинула ногу на ногу и произнесла:

– Я тебя слушаю. Где тебя носило все это время, любезный Ино?

Дуан сделал успокаивающий вдох. В конце концов, он знал, на что идет. Знал, что отвык и от двора, пестрящего безвкусными нарядами, и от ласковых обращений «милый/светлый/добрый принц», и даже от собственного настоящего имени. Но кое-что он ожидал встретить прежним, а нашел, кажется, совсем неузнаваемым. И это была сестра.

Розинда увидела всего семь Приливов, когда он сбежал. Ее воспитывали как нежный и хрупкий бутончик розы: среди сказок и садов, именно так и выращивают будущих невест, от которых ничего, кроме брака, особенно не ждут. Платьев у нее имелось около пятисот, кукол – двести. А еще кормилица, личный шут и пять камеристок. Все они призваны были заменить мать, которую Ино помнил как еще один вечно грустный, но очень красивый цветок. Именно как цветок под стеклянным колпаком, цветок, который нельзя слишком часто трогать, слишком крепко обнимать, пугать, подскакивая сзади и закрывая ладонями глаза.