Сергей Волков - Затворник Страница 10

— А Ворону сказал: «поклон этому дому, а я — к другому» — добавил Коршун

— Так и сказал? — удивился Пила.

— Да нет, шучу. Хотя волк его знает. Наверное, мог бы и так сказать.

— Вот с тех-то пор он и открыл свое истинное лицо. Вернее лицо он спрятал, но все его черное гнилое нутро обнаружилось как нельзя нагляднее. Очень быстро он стал у Светлого первым советником, помощником во всем, только помогать князю он стал не в добрых делах, и советовать не доброе. И дела в Стреженске от этого пошли день ото дня все хуже. — рассказывал Рассветник.

Не успел еще Старший вернуться из Стреженска до Белой Горы, как его догнали отроки Светлого, и передали княжеское слово — убираться из ратайской земли, куда глаза глядят. Иначе — князь приказывал — и Старший, и все, кто за него вступятся, вызовут гнев великого князя. И Старший послушался. Хотя знал бы, чем все обернется, то наверное и гнев на себя не побоялся бы принять. Из всех тогдашних учеников с ним один только Молний и остался. Так они и ушли вдвоем. Остальные кто куда разбежались и Белая Гора опустела надолго.

На дворе у князя для Ясноока откопали пещеру и он в ней стал жить, наружу никогда не выходя. Тогда его и прозвали Затворником, тогда же впервые появились его пятеро злыдней. В нору к колдуну спускался только Светлый, и больше никто — ни бояре, ни ближние дружинники князя. Даже со своими подручными, кроме этих пятерых, Ясноок перестал лично видеться, все приказы он отдавал и получал все известия только через злыдней. Они стали Яснооку вместо глаз, ушей, вместо языка и вместо рук. Все свои темные дела он стал делать только через них.

— Эти-то откуда взялись? — спросил Пила.

— Тоже никто не знает наверняка. — отвечал Рассветник — То ли он своим прислужникам дал такую колдовскую силу, то ли вызвал духов откуда-то с той стороны, поселил в человеческом обличии и заставил служить себе. Они стали как пять пальцев у его руки, и этой рукой он шарил по всей ратайской земле, до самых дальних краев. И страх перед ним стал еще больше.

Князь с помощью Ясноока начал забирать власти все больше и больше. С дружиной перестал и пировать, и советоваться. Старых советников от себя совсем отстранил, приблизил тех, кто был на примете у Затворника. Вернее сказать, Затворник их к князю пододвинул. Все дела Светлый стал решать не спросив совета ни стреженских бояр, ни дружины, и горожан на сбор тоже на больше не созывал. Если с кем и совещался, так только с Затворником в его пещере. А для остальных у него осталось одно — приказывать.

Тут как раз отличился один из новых дружков Ясноока, Кремень, сущая псина боярского рода. До этого он с ездил посольством в великий Злат-город, ко двору хвалынского калифа, а как приехал, стал водить со злыднями хлеб-соль. Через это и в княжескую дружину устроился. А там стал князю напевать про то, как калиф живет у себя в Злат-Городе. Правит он, мол, не спрашивая никого — ни народа, ни вельмож, а всех называет своими рабами, даже первых советников. И живет он не так, как стреженские князья — на одной золотой тарелке по две раза не ест, рубашки, шитой золотом, дважды не одевает. Наложниц одних у него мол, целые тысячи, двор для них — с пол-Стреженка. А еще — что любого, на кого калиф пальцем не ткнет, того хоть обезглавят на месте, хоть тотчас сделают наместником — по одному его слову. А хвалынская страна при этом — еще добавлял князю Кремень — будет не больше и не богаче ратайской, и почему великий князь стреженский, имея такую силу, живет беднее калифа — непонятно.

Князь его слушал, да думал про себя. и советовался с колдуном. Видимо этот потаскухин сын Кремень разбередил в нем зависть не на шутку своими баснями. А Ясноок, как будто, был только рад, да еще больше подзадоривал Светлого.

Тогда, не спрося совета ни у кого из вельмож, Светлый приказал объявить, что торговый сбор в пользу князя по всем городам отныне будут собирать наполовину против прежнего. Дружинники на это только темечко почесали, но слова против никто не сказал. А стреженские торговые люди отправили было к Светлому своих выборных, с просьбой не повышать пошлину. Но князь их не принял. Вместо него с купцами говорил один из злыдней, сказал что великий князь слишком занят, а своего прежнего решения не изменяет. Купцы ушли ни с чем. И спорить тоже не стали, только зубы стиснули.

Первый, кто тогда стал спорить, был средний сын Светлого. Он хоть и зовется Смирнонравом, только нрав у него оказался не очень-то смирный. Он сказал как-то вскоре отцу, что великому князю нельзя идти против обычая и притеснять своих данников, и верных слуг оставлять без слова на совете — и все по одному только слову приблудного отщепенца неизвестно откуда, всем чужого и никому не милого. Так было, Коршун?

— Так, хотя и не дословно. — подтвердил Коршун. — Смирнонрав еще и не такими словами перед Светлым про Ясноока рассыпался. Да с жаром — слыхать далеко было. Я в другом конце двора стоял, а все равно все слышал.

— Князь-то что ответил? — спросил Пила. — Рассердился?

— Рассердился, хотя и виду не подал. — сказал Коршун — И сыну своему буйнонравому спокойно отвечал. Но так ответил, что княжич сразу угомонился, и ушел от Светлого злой.

— Что он ему сказал-то? — спросил Пила

— Это от слова до слова мы не знаем. — ответил Рассветник — А сам княжич пересказывал потом так. Светлый сказал, что раз Смирнонрав очень хорошо понимает в государственных делах, то надо его понимание поскорее определить в дело. Велел сыну собираться и ехать наместником в Засемьдырск.

— Куда? — удивился Пила.

— В Засемьдырск. — сказал Рассветник — Слыхал про такое место?

— Слышал, что так говорят про какое-нибудь захолустье. — сказал Пила — Но вот уж не знал, что правда такой удел есть… Засемьдырский, что ли?

Коршун рассмеялся:

— Да какой это удел! Так, городишко на краю света, с три твоих двора!

— Раньше он по-другому назывался. — сказал Рассветник — Стоит он летнем восходе, в глухих лесах. Его лет сто назад поставил там боярин Герой, и назвал в свою честь — Геройск. Только такое название не прижилось. Есть в великокняжеском уделе городок Топи, наш учитель одно время, очень давно, там был на службе. И в Стреженске говорили, что Топи — дыра, а Геройск — засемьдырье. Так и говорил кто-нибудь, если его по службе отправляли туда — мол, какого ляда тащиться за семь дыр! Стал город называться Засемьдырск. Туда даже пути из Стреженска нет, только по реке Ижа из Пятиградья. Это вообще, такое далекое и глухое место, что даже воеводы туда никогда не назначали. Только от пятиградского наместника раз в год приезжал доверенный за податью: зимой, едва река вставала, выезжал туда, весной по первой воде возвращался! Там живут-то ратаев: лесорубов горстка да охотников чуток вокруг ходит, а все больше — туземцев, диких лесовиков. Великокняжеского сына отправить в такое захолустье — все равно, что большого боярина послать чистить коровники.