Владимир Пекальчук - Жестко и быстро Страница 11

Я вспомнил если не все, то многое. Картина мира и моего места в нем обрела приемлемую целостность. Казалось бы, можно только радоваться, что все закончилось хорошо… Обвинения с меня, Реджинальда Рэмма, сняты, я больше не принадлежу к ненавистному Дому Рэммов, Сабуровы — в числе коих мой дед, отец матери, которую я не помню, мои дядя и тетя, двоюродные братья и сестры — забирают меня к себе…

Хорошо? Да, но не очень. Неизвестно, кто и зачем убил моего ненавистного двоюродного брата Томаса. Я его не убивал, и дело даже не в пройденном испытании, я просто вспомнил, как вошел в его комнату, намереваясь расхреначить статуэткой его коллекции пластинок и бабочек, а если придется — то и его голову, и сразу вляпался в лужу крови. Кто-то успел расхреначить голову Томаса до меня, и я не знаю кто. Безусловно, убийца оказал всему миру огромную услугу, избавив его от записной сволочи… всему миру, кроме меня, мне это вылезло боком.

А еще я знаю, зачем дед заявил свои права на меня, и мне не нравится уже сам факт, что я — фактически чья-то собственность. Мне это всегда не нравилось, еще до событий в пустыне, но, когда я… прикоснулся, скажем так, к душе старого мастера из иного мира, я понял, что это такое — свобода и независимость.

Но особо беспокоит, что я до сих пор не могу решить, кто я такой. Я — душа Такаюки Куроно в теле умершего в пустыне Реджинальда Рэмма? Или же — Реджи Рэмм? Я не в состоянии ответить на этот вопрос. В моей голове память двух разных людей, двух разных жизней, но которая из них моя?

Вполне логично допустить, что душа старика, неся с собой свои воспоминания, оставила в моей памяти неизгладимый след. Я очень ясно помню его жизнь и его мир, я знаю, что в его мире есть религия, настаивающая на переселении душ. И если душа человека переселяется в животное — животное не сохраняет ни интеллекта, ни памяти человека.

Так что существуют равновероятные возможности, каждая со своими аргументами. Первая — Реджи мертв, скончался там, в этой адской пустыне, а я — Такаюки Куроно, который просто получил доступ к памяти того, чье тело «унаследовал». Это объясняет почти все. Правда, в таком случае свою собственную память я могу утратить, я уже теряю ее, ведь мои воспоминания всего лишь отпечатались в мозгу Реджи, попав к нему «из третьих рук», через посредника, и теперь начинают казаться сном. Очень длинным и четким сном длиной в жизнь, но… сном.

Второй вариант — я и есть настоящий Рэджи Рэмм. Каким-то образом, когда я находился на грани гибели, умерший воин из другого мира пришел ко мне на помощь и помог выжить, или, прямо скажем, выжил вместо меня, а его воспоминания сохранились в моей памяти, словно дивный сон о мире, где есть дома высотой в пятьсот метров и транспорт, летающий по небу, но нет ни магии как таковой, ни альвов со свартальвами, поскольку на мировое дерево Иггдрасиль там не налетала буря, сбросившая миры с его ветвей в кучу.

И лично я склоняюсь ко второму варианту. Просто потому, что я пессимист. Я — Рэджинальд Рэмм, мне всегда не везло, или, скорее, я просто слабак и неудачник. И я привык к этому. Привык к своей ничтожности и жил, как получится, не трепыхаясь и терпеливо снося невзгоды.

Но сейчас меня пугает такая перспектива. Старый мастер невольно оказал мне сомнительную услугу. Он помог мне остаться в живых, но при этом отнял волю к жизни, которой и так было не бог весть сколько.

Смогу ли я, такой жалкий и слабый, влачить и дальше свое существование, если уже знаю, каково это — быть сильным?!

С другой стороны, я точно помню, как я, Такаюки Куроно, прихожу в себя в пустыне, а господин Уэйн говорит, что Реджинальд Рэмм умер. Две памяти — та еще загадка, но тут вопрос, наверное, все же в душе. Факт вселения души Куроно в тело Реджинальда бесспорен, при этом у меня нет никаких причин полагать, что затем Куроно покинул свое новое тело, как нет причин полагать, что душа малыша Реджи вернулась.

Должно быть, я все-таки Куроно, а моменты, когда мне кажется, что я Реджинальд, — влияние его памяти, ведь и мозг мой — мозг Реджинальда.

…Но на самом деле все это имеет сугубо академический интерес. Важны три вещи: я слаб, я ненавижу себя за свою слабость — и я знаю, как стать сильным.

Двухэтажный автобус, принадлежащий Дому Сабуровых, который привез меня из монастыря в пустыне, неспешно и величественно пробежал восемьсот километров за три с половиной дня, и этого мне оказалось достаточно, чтобы полностью залечить раны. Ну, точнее, не мне, а магистру: альвы, или, как они требуют себя величать, эльдар — великолепные целители. Многие из них посвятили этому мастерству всю свою жизнь и достигли таких высот, что в Льюсальвхейме, как они по старой привычке называют свою новую родину, целителей стало слишком много и некоторые из них начали перебираться в Европу, где с легкостью нашли себе теплые и уютные места при дворах королей и императоров. А кто не столь искусен — не страшно, те же Сабуровы, как поведал мне господин Уэйн, платят «своему» целителю около ста тысяч империалов в год, то есть немногим меньше некоторых королей.

Когда автобус въехал в пригород столицы, с меня сняли последние бинты и наконец-то накормили по-человечески, а не глюкозой и аминокислотами внутривенно. Я обнаружил, что вполне себе уверенно стою на ногах и на память о моих приключениях в пустыне у меня осталась только старая кожа, слезающая со спины и рук. Одна купель — и не останется ничего.

Ничего, что мог бы заметить посторонний наблюдатель, а изменения внутри меня вряд ли можно выявить каким-либо прибором.

После обеда появился камердинер. Да, в этом автобусе предусмотрены даже кухонька для повара-виртуоза и места для пяти душ обслуживающего персонала, это не считая шести посадочных мест для тяжеловооруженных гвардейцев-штурмовиков. А также кабинет на две персоны, хозяина и секретаря, комната для отдыха и обедов и спальня. При этом места персонала также раскладываются в спальные. Ну и мой медблок приплюсовать. И все это — на двух этажах десятиколесного монстра.

Конечно, когда такой, с позволения сказать, экипаж, посылают за шестнадцатилетним пареньком — тут недолго и крупной шишкой себя почувствовать, правда, я отлично понимаю всю подноготную. Я сызмальства ее понимал, и она мне, разумеется, не нравилась. Пока отец был жив, жизнь была прекрасна, по моим меркам, конечно. Я знал, что он не даст меня в обиду — и он не дал.

Но теперь его уже нет. На душе горько, когда я вспоминаю его: то ли Реджи тоскует по отцу, то ли Куроно сочувствует бывшему владельцу своего нового тела.

Камердинер помог мне облачиться в рубашку, брюки, туфли и сюртук, как будто я не мог сделать этого сам. В какой-то мере подобная забота оправданна: мне предстоит своеобразное торжественное мероприятие, хотя знакомство со своей новой «семьей» я бы так не назвал. В принципе, пока отец был жив, я часто бывал в доме Сабуровых и с моими здешними двоюродными братьями и сестрами вполне себе ладил. Ну не то чтоб ладил — просто при наличии такого братца, как Томас, можно считать, что я ладил с любым человеком, кому никогда не хотел разбить голову бронзовой статуэткой.