Беседы палача и сильги - Михайлов Дем Страница 12

– Она унесла так много жизней…

Я горько усмехнулся:

– О да… все мои друзья детства очутились в числе погибших. Мы вместе оказались в армии, где нас наспех обучили кое-как владеть тяжелыми боевыми копьями и… бросили в самое пекло Рандуноцвета.

– Поле Рандуноцвета… Святая Лосса… там погибли тысячи…

– Да, – кивнул я. – Тысячи с обеих сторон. Битва началась затемно и закончилась с закатом. Рубиновый Венец умылся кровью и позорно отступил. Сапфировая Корона победила.

– Ты оказался в числе победителей.

– Нет. Я пал от вражеских стрел в самом начале сражения. Даже не успел направить свое дрожащее копье на несущуюся на нас кавалерию. Меня завалило другими телами, и все почернело перед глазами. Очнулся я уже ночью. Очнулся от боли в груди и от тяжести давящих на меня тел. Тогда я еще не знал, что трупы упавших на меня друзей спасли мне жизнь. Стоило мне с трудом приоткрыть один глаз – другой был залит засохшей кровью – и сквозь пальцы чьей-то свисающей у меня перед лицом мертвой руки я увидел их…

– Их? – сильга перешла на шепот, ее рука с пером замерла над страницей походного дневника.

– Приговоренных, – чтобы скрыть обуявшие меня чувства, я наклонился над чайником и потратил некоторое время на то, чтобы подбросить хвороста в угасающий огонь и добавить воды в опустевший чайник. – Понимаешь, сильга Анутта… палачи – великая редкость.

– Вас очень мало.

– А когда палач умирает или по старости или болезни уже не в силах продолжать свое дело… ему не сразу находится замена. Порой на это уходят долгие месяцы. А люди продолжают вершить страшные дела. Их ловят, приговаривают к пыткам и казни, заключают в тюрьму и… кормят их месяц, два, три… иногда полгода… Но это в городах. А вот в затерянных среди долин и лесов селениях никто не станет долго кормить дармоеда. Но и убивать его не будут – ибо грех. Никто не хочет угодить в огненную тьму Раффадулла. Поэтому, обычно в конце осени, когда сытые деньки подходят к концу и пора надеяться только на загодя сделанные припасы, этих приговоренных попросту изгоняют за околицу.

– Погоди… я слышала о таком. Их еще называют живыми мертвецами. Но они редкость.

– Обычно – редкость. Но в те темные дни разом исчезло сразу три палача. Какая-то странная история с пожаром, что разом унес три палаческие жизни. Одному-то палачу замену трудно сыскать. А когда исчезают сразу трое… – покачав головой, я продолжил уже куда спокойней. – Когда я открыл глаз и взглянул на погруженное в темноту заваленное мертвыми телами поле брани, я увидел цепочку плывущих в ночи факелов, а под ними их – Приговоренных. Они обыскивали тела, забирая все ценное. Как оказалось, им просто повезло… Проигравшие отступили, позорно бросив своих умирающих и еще не успев заключить договор о перемирии, дабы спасти раненых и похоронить павших. Победители же были заняты тем же – переговорами. И пока две отошедшие от поля Рандуноцвета армии зализывали раны и переговаривались, Приговоренные решили урвать свое.

– Мародеры.

– И убийцы, – добавил я. – Придавленный телами, я лежал и глядел, как они убивали еще живых солдат. Но убивали не быстро… нет… они жгли их раны факелами, вытягивали и поджаривали на глазах несчастных их собственные внутренности…

– Ох…

– Да, – мрачно кивнул я. – А что им терять? Они приговорены к смерти. И приговора им не избежать – ибо выгнать их выгнали из родных селений, но по одному старинному и строго соблюдаемому закону пометили знаками Четырех Ран.

– Правый глаз, нос, правое ухо и правая ладонь.

– С такими метками куда подашься? Не примут ни в одно из селений. Убить не убьют, но попробуй приблизиться к домам – изобьют страшно, отобьют все внутренности. Поэтому приговоренные калеки сбиваются в шайки, что затем становятся жестокими разбойничьими бандами. И пока не выйдет приказ о их поиске, пленении или изничтожении солдатами… они остаются безнаказанными. И в тот и без того черный день банда Приговоренных явилась на стонущее поле боя, чтобы поживиться и… позабавиться. Мне повезло и не повезло – меня они не заметили, но зато заметили других израненных бедолаг так близко от меня, что я увидел, услышал и унюхал все самое страшное, – помолчав, я отставил опустевшую кружку и улыбнулся. – Лежа под мертвыми телами я поклялся, что если выживу, то стану палачом. Так и случилось. Меня отыскали с рассветом, когда Приговоренные уже скрылись в сырой чаще. Мои раны залечили, война закончилась в том последнем побоище, как и моя армейская служба. Я мог вернуться домой и жить обычной жизнью. Но своего решения я не изменил. Все было решено еще тогда. Мой палаческий путь начался посреди ночи на поле брани Рандуноцвета и продолжается по сию пору.

– Те жестокие твари…

– Я нашел каждого. Не все пали от моей руки, но все они давно мертвы.

– Ты пытал их?

– Да. Они умерли от пыток, – спокойно произнес я и взглянул на свои ладони. – Они умерли страшной смертью. Мужчины, женщины и даже старики. Осуждаешь?

– Осуждаю…

– Почему?

– Разве не может быть такого, что среди тех Приговоренных были сошедшие с ума? Душевная болезнь меняет людей, делает их жестокими, страшными…

– Может и так… может, сегодня я бы решил иначе. Но тогда я был молод, я потерял всех своих друзей в бессмысленной войне… и я был очень зол.

– Скорее твой страх смерти выродился в злобу… а ты не мог не бояться – если бы тебя нашли…

– Я был совсем мальчишкой, – улыбнулся я. – Конечно, я боялся. Я был полумертв от сковавшего меня страха.

– И ты вот так стал палачом? А как же умения?

– В этом мне помог ныне покойный престарелый палач, пребывающий на заслуженном покое. Я нашел его на лесной пасеке, – я прикрыл глаза, вспоминая тот пронизывающий испытывающий взор и сердитый голос. – Он жил отшельником и сразу прогнал меня прочь. Я умолил его выслушать мою историю. Просто выслушать, и – если он повторит свой приказ уйти – я уйду.

– Но он не повторил?

– Нет. Он сказал мне бросить пожитки в дальнем сарае и заняться починкой его прохудившейся крыши, – улыбнулся я. – Еще чаю, сильга Анутта?

Девушка отвечает не сразу, и приходится повторить, после чего она наконец поднимает на меня застывшие глаза и, медленно выплывая из собственных дум, кивает:

– Благодарю, палач Рург. Знаешь… сегодня я узнала тебя немного лучше…

– Чтобы человека на самом деле узнать, одних лишь вопросов не хватит, – глуховато ответил я. – Но, думаю, ты и сама это знаешь не хуже меня, странница.

– Глубина души людской безмерна и темна, – соглашается сильга. – Всего не разглядеть и за годы. Разве что нырнуть поглубже… но это как омут бурливой быстрой реки – может захлестнуть водой и утянуть на дно. И кто ведает, что за страшная рыба обитает в тех мутных водах…

Удивленно моргнув, я, с плеском наливая в чайник воду из треснутого глиняного кувшина, уточнил:

– Это ты о душе так?

– О ней, палач, – подтвердила сильга и зябко поежилась. – О ней.

Набравший силу дождь за мгновение превратился в грохочущий ливень с молниями, чьи зарницы высвечивали на миг утонувшие в сыром сумраке дальние рощицы у окраин полей. Травы и цветы пугливо прижались к земле, перепуганный стихией заяц, покинув убежище, стремглав мчался через поле, преследуемый собственным страхом и нашими взглядами.

– Омут реки бурливой, – повторил я и, хмыкнув, полез за заваркой. – Так вот и узнаешь каждый день что-нибудь новое…

Глава четвертая

Со старым Бутросом, что жил почти отшельником, сильга говорила не слишком долго. Но обычным этот разговор было не назвать. Уже на втором ответе старик заплакал, стащил с головы старую шапку, скомкал и, утирая ею слезы, быстро и сбивчиво заговорил, не сводя затуманенного влагой и воспоминаниями взгляда с мерцающего на ладони сильги крупного сероватого кристалла. А тот, будто тоже слушая, то и дело начинал мерцать ярче, словно в костер подбросили охапку сухих веток, что горят быстро, жарко и недолго. Молодая девчонка со ставшим удивительно старым лицом задавала вопросы и внимательно выслушивала ответы. А закончив, подалась вперед и вдруг крепко обняла старого Бутроса, сдавила ему плечи, что-то зашептала на ухо. И старик заплакал в голос, навзрыд, всхлипывая, он обхватил сильгу за плечи и заревел как умирающее больное животное, исходя дрожью, выкрикивая имена давно умерших членов семьи.