Вера Камша - Красное на красном Страница 12

Оказывается, в комнате, кроме Арамоны и множества портретов олларских выродков, был еще и капеллан. Невысокий, изящный человек в черном сидел у окна, Дик его сразу и не заметил.

— Приветствую вас, дети мои, — священник говорил приветливо и мягко, но в красивых темных глазах не было и намека на теплоту, — было ли ваше решение обдуманным и добровольным? Готовы ли вы оба именем Создателя нашего поклясться, что сердца ваши и души принадлежат господу нашему и его наместнику на земле Талига Его Величеству Фердинанду Второму?

Эсперадор Дамиан четыреста лет назад объявил клятвы, вырванные принуждением, недействительными. Ложь лжесвященникам, присвоившим себе право говорить именем Создателя, не являлась грехом. Ричард вслед за опекуном спокойно произнес слова клятвы, зная, что лжет. Священник и Арамона это тоже знали — Оллары утопили Талиг во лжи. Люди Чести, чтобы выжить, вынуждены принять навязанную им игру.

— Теперь в присутствии своего опекуна юный Ричард Окделл должен узнать законы унаров и принять их или отвергнуть. Если он согласится вступить в братство Фабиана[42], обратной дороги у него не будет.

— Я готов. — Ричард очень надеялся, что произнес эти слова спокойно и уверенно.

Капитан Арамона протянул юноше переплетенную в свиную кожу книгу. Вначале шел свод правил, по которым жили воспитанники братства святого Фабиана, следующие листы занимали подписи тех, кто прошел через Жеребячий загон. В этой книге, ближе к концу, расписался и Эгмонт Окделл, обязавшийся служить Талигу и его королю и умерший за Талигойю и династию Раканов, а несколькими страницами спустя поставил свою подпись его убийца…

— Читайте, сударь, — брюзгливо произнес капитан Арамона, — вслух читайте.

Ричард сглотнул и отчетливо прочел всю, написанную в книге ложь о величии и богоугодности династии Олларов, расцвете Талига, своей любви к престолу и желании служить ему «жизнью и смертью».

— Поняли ли вы все, что прочли? — спросил олларианец.

— Да, я все понял.

— Укрепились ли вы в своем решении вступить в братство унаров?

— Да.

— Готовы ли вы принести клятву перед лицом Создателя?

— Да.

— Эйвон Ларакский, вы, как опекун герцога Окделла, вправе остановить его. Поддерживаете ли вы желание вашего подопечного?

Если б в Лаик заглянул Леворукий, Дикон, не колеблясь, обещал бы ему все, что угодно, только б Эйвон забрал его отсюда, но граф произнес «Да!».

— Герцог Ричард Окделл. Мы готовы принять вашу клятву.

— Я, — слегка запнувшись, произнес Дикон, — Ричард из дома Окделлов, добровольно вступаю в братство святого Фабиана и клянусь чтить Создателя нашего и его земного наместника короля Фердинанда, да продлит Создатель его блистательное царствование. Я клянусь также слушать своих наставников, духовных и светских, и ни в чем не перечить им. Я отказываюсь от своего титула и родового имени до тех пор, пока не буду готов мечом и словом служить Создателю, Королю и Талигу. Я буду прилежным учеником, послушным воспитанником и добрым товарищем другим унарам. Я не буду вступать в ссоры ни с кем, с кротостью прощая врагам своим. Я не буду иметь тайн от своих наставников. Я не буду покидать поместье Лаик без разрешения моего капитана и не стану встречаться ни с кем из родных, не спросив на то дозволения. Если я нарушу свою клятву, да буду я в этой жизни лишен титула и дворянства, а в жизни вечной да настигнет меня кара Создателя.

— Готов ли ты к трудностям и испытаниям во славу Создателя и короля Фердинанда?

— Я готов. В полдень и в полночь, на закате и на рассвете.

— Да будет по сему! — наклонил голову священник

— Я свидетельствую, — буркнул Арамона.

— Я свидетельствую. — Голос Эйвона Ларака прозвучал обреченно.

— Унар Ричард, проводите графа Ларака и возвращайтесь. Отвечайте: «Да, господин Арамона».

— Да, господин Арамона.

Эйвон поднялся, старомодно поклонился и первым вышел из кабинета. Дикон последовал за ним, чувствуя, как его спину буравят глаза людей и портретов. Давешний слуга со свечой поджидал у порога. У них отняли даже прощание!

В сопровождении похожего на серую мышь человечка Ричард и Эйвон миновали полутемные переходы и вышли под серое, низкое небо. Умник стоял у лестницы, нетерпеливо перебирая ногами — ему тоже не нравилось это место.

— Прощайте, Ричард, — граф Ларак старался говорить спокойно и буднично, — надеюсь, вы не забудете того, что обещали.

Он говорит не о клятве, понял Дик, вернее, не о клятве унара, а о вчерашнем разговоре.

— Да, господин граф. Я поклялся, и я исполню.

Эйвон, как всегда с трудом — мешала больная спина, — взобрался в седло. Умник рванул с места, не дожидаясь приказа, и всаднику пришлось натянуть поводья, вынуждая жеребца идти шагом.

Ричард повернулся и пошел за слугой, хотя ему мучительно хотелось броситься вдогонку, еще раз обнять Эйвона и сказать… Что говорить, он не знал. Ну, пусть не догонять и не обнимать, но хотя бы крикнуть, чтобы дядя обернулся и махнул на прощание рукой, но юноша вспомнил слова кансилльера и не оглянулся.

2

Арнольд Арамона ненавидел очень многих и имел на то все основания. Ничего хорошего от всяческих герцогов и баронов комендант Лаик не видел, и еще вопрос, кто был хуже — старая знать или «навозники». Отбери у них титулы и владения, и что останется? Но беда была именно в том, что у аристократов титулы и деньги были, а у Арнольда нет.

Тридцать с лишним лет назад молодой провинциал явился в Олларию, намереваясь стать по меньшей мере маршалом и возлюбленным парочки герцогинь. Не вышло. Для того чтоб выбиться хотя бы в полковники, требовалось или отвоевать лет десять в Торке, или иметь протекцию. Герцогини тоже не спешили падать к ногам Арнольда, а служанки и горожанки честолюбивого молодого человека не устраивали.

Дальше дела пошли еще хуже. Началась война, и полк, в который записался Арнольд, отправили в предгорья Торки, где будущему капитану пришлось хлебнуть лиха. Арнольд отнюдь не считал правильным рисковать единственной головой ради чего-то лично ему ненужного. Гвардейское молодечество требовало лезть в огонь, распихивая товарищей, а вечером за кружкой вина со смешком смаковать дневные приключения. Это было глупым, а Арнольд Арамона глупцом не был, он хотел жить, причем долго и хорошо.

Черно-белые[43] жили сегодняшним днем, Арамона думал о будущем. В столице эти различия были не столь уж и заметны, благо тогдашний герцог Алва, прикончив за два дня четверых соперников, вынудил короля надолго запретить поединки, но в горах Торки выбора не было. Пришлось взяться за шпагу и мушкет. До первого боя Арамона «был, как все», но, оказавшись под пулями, не выдержал и укрылся в заросшей кустами ложбинке. Он не думал, что это заметят, но заметили, и за Арамоной закрепилась кличка Трясун.