Дана Арнаутова - Колечко Страница 12

— Все. Выбирай.

Человек в вишневом камзоле медленно поворачивается, не глядя берет ближайший. Пальцы плотно обхватывают тонкое стекло, кисть едва заметно подрагивает.

— Шаг назад, — спокойно предупреждает рыжий. — И не вздумай бросить — с такого расстояния даже я не промахнусь.

Взяв второй бокал, он медленно подносит его к губам, следя за противником. Тот отвечает тем же. Губы их прикасаются к стеклу одновременно. В три больших глотка щеголь глотает вино и яростно швыряет бокал об пол. Под тонкий жалобный звон осколки разлетаются по всей комнате. Рыжий цедит медленно, потом бережно ставит хрусталь обратно на стол. Двое замирают.

— Забавно, — говорит вдруг рыжий, устало опуская пистолет. — Третий раз в жизни пью «Золотой лист». И опять с тобой. А говорил, что не любишь его.

— А я и не люблю, — отзывается щеголь. — Как по мне, так он своей цены не стоит. Не поверишь, для тебя купил. Думал позвать в гости да поговорить начистоту. Поговорили…

— Поговорили… — эхом отзывается рыжий.

Пальцы в перстнях судорожно вцепляются в край стола. Хозяин дома поднимает выпученные в ужасе глаза, пытаясь что-то сказать, беззвучно, рыбой на суше, открывает рот и тяжело валится на пол. Тело выгибает судорога, и, коротко всхрипнув, он затихает. Уронивший пистолет рыжий опускается рядом на колени. По веснушчатому, словно сбрызнутому золотой краской лицу текут слезы.

— Прости. Прости. Прости… — навзрыд повторяет он, раскачиваясь над телом, слепо смотрящим в потолок.

Полено в камине громко трещит. Вздрогнув, рыжий вскакивает, старательно отводя глаза от лежащего, сгребает со стола бумаги и высохшее письмо, засовывает их обратно под куртку и, не взяв плащ, идет к двери. Едва перешагнув порог, он падает и бьется в судорогах, не видя, как стремительная тень прыгает с ветки в комнату через распахнутое окно. Того, как его бесцеремонно обшаривают длинные цепкие пальцы с острыми когтями, он тем более уже не чувствует. Голубые глаза на молниеносно бледнеющем лице так же бессмысленно и безнадежно смотрят вверх, как и глаза оставшегося в комнате первого. А в воздухе медленно плывет последний шлейф запаха: мед, палые листья, мох и драконья кровь.

Очаг горит именно так, как надо: ровное тепло идет во все стороны, не опаляя, а согревая до самых костей промерзшее тело. Я разворачиваю крылья, подставляя их потоку горячего воздуха, поворачиваюсь то одной, то другой стороной. Потом, согревшись окончательно, просто перекатываюсь на живот, сворачиваясь клубком в складках огромного пледа из мягкой козьей шерсти. Пустой кубок из-под вина стоит рядом, от него резко и дурманно пахнет. Рука с ухоженными ноготками рассеянно чешет меня за ухом.

— Зачем? — лениво интересуюсь я, когда блаженство тепла, хмеля и ласки проникает в каждый уголок тела. — Герцога — понятно, а поэта — зачем? Он вам верил. Яд выпил, думая, что это как раз противоядие… Не жалко?

Вторая рука бросает последнюю бумагу в очаг, где уже догорает мятый комок. На низеньком лакированном столике лежит только письмо первого.

— Жалко. И того и другого. Я же их крестная. Но свою дочь я жалею больше, малыш. Один разбил бы ей сердце, второй едва не украл корону. Если выбирать между наивным дурачком и умным негодяем, то лучше и не выбирать вовсе.

— И что теперь? Отдадите ей письмо?

— Посмотрим, по кому она будет больше тосковать. Уж лучше пусть плачет по этому бедному мальчику, чем по своему паршивцу-кузену. А весной приедет посольство, мою девочку ждут при императорском дворе. Все уже сговорено…

— Ваше величество…

— Что, малыш?

— А можно мне «Золотого листа»? Там, в охотничьем домике, я так и не попробовал…

— Можно, малыш… Прямо сейчас?

Оглянувшись на пустой кубок, я облизываюсь и решаю не жадничать. Не все людские привычки стоит перенимать.

— Завтра… Спать хочу…

— Спи, — соглашается мягкий голос, и руки пододвигают мне под морду плед именно так, как я люблю. Сон приходит мягким ласковым теплом, разливающимся по всему тело: от ушей до самых кончиков крыльев и хвоста. А потом все крутится, проваливается, и я лечу в бездонном синем небе, пахнущем солнцем, счастьем, руками королевы и «Золотым листом»…

Нет, ну никакой ответственности!

Двое молча стояли на пороге и рассматривали нечто, лежащее на крыльце. Нечто таращилось круглыми молочно-голубыми глазенками и изредка тихонько, неуверенно попискивало.

— Нет, ну это свинство! — возмущенно сказала она. — Заводят, а потом подбрасывают куда попало. Никакой ответственности! И что мы теперь делать будем?

— Не знаю, — растерянно сказал он. — Совсем еще маленький. Может… оставим?

— С ума сошел? Ты представляешь, сколько от него будет грязи и вони? А потом подрастет — и прощай, обои! И занавески тоже… И заниматься с ним надо постоянно. Играть, выгуливать, учить в туалет ходить. А кормить его чем? Ему же специальная еда нужна!

— Да какая там специальная? Молоко, я думаю. А что делать? Слышишь, как пищит? Ты же хотела кого-нибудь завести.

— Я хотела попугайчика! Или рыбок. А с ним будет слишком много возни. К тому же, дети его замучают.

— У нас же нет детей, — мягко напомнил он, присаживаясь на корточки и внимательно разглядывая нарушителя семейного покоя.

— Но они будут! А детям только дай кого-нибудь потискать. Это… негигиенично.

— И что ты предлагаешь? — негромко спросил он, не отводя взгляда от крыльца. Ссориться с женой не хотелось совершенно. — Ночь уже. Холодно. А он голодный.

— Приют? — неуверенно предложила она и тут же, непонятно почему, устыдилась. — Да не знаю я! Сам думай! Посмотри хоть, это мальчик или девочка?

— Я? — неподдельно удивился он.

— Не я же! Я в них не разбираюсь. И учти, кормить будешь сам! И лапы мыть. И все… остальное. И к туалету приучать — тоже! И вообще…

— Хорошо, — коротко сказал он, наклоняясь ниже и осторожно прикасаясь к найденышу. — Девочка…

— Замечательно, — раздраженно фыркнула она. — И что будем с потомством делать? Разводить?

— Какое потомство, она же маленькая совсем…

За спиной хлопнула дверь. Он бережно взял притихший сверток.

— Ты не бойся. Она только с виду такая… строгая. А так она очень добрая. Просто… ответственная очень, понимаешь? И не любит, когда за нее решают. Ути, ма-а-аленькая… Как же тебя зовут, а?

Сверток пискнул. Человеческий детеныш надежно лежал в огромных кошачьих лапах и внимательно рассматривал умиленную усатую морду, склонившуюся к его лицу. Усы щекотали тонкую кожицу, и детеныш заулыбался беззубо и доверчиво. За спиной открылась дверь, обдавая теплым воздухом.