Михаил Ахманов - Другая половина мира Страница 12

После слов Джиллора под полотняным тентом повисла тишина. Чудилось, что в теплом влажном воздухе, насыщенном ароматами моря и цветущих садов, вдруг пахнуло прерией — сухими травами, степной пылью, едким потом рогатых скакунов, дымом, кожей, шкурами… Запахи эти казались столь реальными, что Дженнак, прикрыв глаза, глубоко вдохнул; это помогло избавиться от наваждения.

Джиллор выждал приличествующее время и, видя, что никто не собирается его прерывать, сказал:

— На правом берегу Отца Вод, у гор Чультун, тысячи наших поселенцев… тысячи! И только шесть защитных крепостей на четыре дня пути. — Он сделал паузу и добавил: — Я бы не стал рисковать. Если тасситы навалятся большой силой…

Теперь тихий шелест прибоя напоминал о грохоте копыт, а резкие стоны метавшихся в вышине чаек — «хай-яаа!.. хай-яаа!..» — о боевом воинском кличе; светлые блики, игравшие на морской поверхности, сверкали, будто наконечники тасситских стрел. Дженнак, невольно передернув плечами, поднял голову, оглядывая сидевших вокруг бассейна. Их было немного, всего девять человек: отец, застывший в позе напряженного внимания, братья — Джиллор, Фарасса и Джакарра, старый Унгир-Брен, глава, Священного Очага одиссарских жрецов, да четыре сахема, четыре наследственных вождя, правивших Уделами ротодайьа, кентиога, сесинаба и шилукчу. Десятым был сам Дженнак, впервые занявший место в Круге Власти. В полусотне шагов, у водопада и дворцовой стены, расположились еще человек тридцать в ярких одеяниях и доспехах из кожи либо полированных черепашьих панцирей: советники, посыльные, телохранители. Там, словно гриф среди стаи попугаев, маячил Грхаб — сидя на корточках, он играл с каким-то охранником в фасит.

Морисса, сахем ротодайна, шевельнулся, дрогнули алые перья на его плечах, из-под накидки сверкнуло ожерелье из бирюзы и серебряных арсоланских дисков: каждый — размером в три пальца. Отец Вианны был видным и крепким мужчиной лет сорока, и капля светлой крови в его жилах гарантировала, что он, хотя и состарится, проживет по крайней мере еще столько же. Конечно, если не попадет под клинки тайонельцев, стрелы тасситов, страшное оружие Народа Секиры или под жидкий огонь, который метали кейтабские пираты.

— Во имя Шестерых… — медленно протянул сахем. — Значит, Очаг Мейтассы снова зашевелился!

— Я бы не стал утверждать это наверняка, — Джиллор покачал головой. — Возможно, объединились лишь два-три приграничных клана, которые собираются в набег. Воины в самом дальнем укреплении видели десяток дымных столбов, не больше.

— Два-три клана… хмм… — Престарелый вождь сесинаба недоверчиво сощурил правый глаз; левого у него не было, и пустую глазницу прикрывала полоска кожи. Этот сахем по имени Кайатга был щуплым, костлявым и невысоким, но выглядел тем не менее очень воинственно; на лице его, плечах и груди бугрились старые шрамы, но никто не нашел бы даже крохотного рубца на спине. Поговаривали, что в молодые годы, лет сорок назад, Кайатга сделался актидамом на боевом корабле кейтабских разбойников, раскроив перед тем череп их прежнему главарю. Правда ли это или ложь, знали немногие, но слухи, бродившие среди простонародья и людей знатных, не слишком беспокоили Кайатту; одноглазый старик с редкостным равнодушием относился к своей сетанне. Сам он, разумеется, никак не афишировал свои морские подвиги, ибо кейтабские пираты не снискали в Одиссаре популярности; максимум, на что они могли рассчитывать, — бассейн с кайманами в Доме Страданий.

Сейчас, стиснув сухие пальцы на потертой рукояти длинного кривого меча, Кайатга рявкнул:

— Да простит меня чак Джеданна, наш ахау, — вонючие скунсы эти степняки! И коварны, как помесь лисы с койотом! Десять дымов — это десять отрядов, пятьсот или восемьсот пожирателей грязи, но за ними могут идти еще пять тысяч!

— Или пятьдесят, — заметил Джакарра, старший из братьев Дженнака. Он был высок, поджар, словно гончий пес, и отличался нерушимым спокойствием, трезвостью мысли и умением разобраться в самом сложном деле. Запутанное он мог обратить в ясное, мог сказать резко — и не обидеть, мог сказать много — и ничего не сказать. Как и положено главе Очага Торговцев, надзирающему за самыми хитрыми в Южном Уделе людьми.

— Или пятьдесят! — повторил Кайатта, сверкая сохранившимся оком. — Я бы не доверял их сигналам. Эти вонючки — известные ловкачи; в пыли пройдут и следов не оставят.

— Так все же сколько их? — Джакарра, возглавлявший братство путешествующих по суше и морю без малого полвека, усвоил склонность к точным цифрам. Много лет он занимался тем, что высчитывал расстояния меж городами, определял вес корабельного груза, прикидывал стоимость товаров и взимал с купцов положенные пошлины. — Если в набег собрались пятьсот воинов, это одно, если поднялись все восточные кланы — совсем другое. Это война, большая война, клянусь благоволением Мейтассы! И нам придется слать в горы Чультун целое войско, иначе поселенцы и черных перьев не успеют собрать!

При упоминании о поселенцах угрюмый великан Коррит, первый вождь кентиога, презрительно сморщился, закатив глаза. Дженнак знал, что у Коррита имелось свое мнение по этому вопросу, и не сомневался, что тот не станет молчать.

— Все воины восточной прерии не поднимутся в седла без приказа Коконаты, — рассудительно заметил Халла, сахем шилукчу, сидевший слева от Дженнака. — А если б повелитель Степной Страны решился на большую войну, мы бы об этом проведали… Не так ли, светлорожденный Фарасса?

Взгляды сидевших вокруг сенота обратились к главе лазутчиков, и тот с достоинством расправил плечи. Облаченный в пурпурное и алое, Фарасса был великолепен. Гора плоти, крепких мышц на крепких костях; пышная накидка из перьев вдвое увеличивала его размеры, и без того весьма внушительные. Он не уступал годами старому сахему сесинаба, но не имело смысла сравнивать их возраст: для человека обычного седьмой десяток являлся преддверием смерти, для потомка Кино Раа — временем зрелости и расцвета. Фарасса, выпятив губы, почесал необъятную грудь, обтянутую красным шелком шилака; грудь подпирало брюхо, подобное перевернутому котлу, лежащему на мощных бедрах. Пожалуй, не без ехидства подумал Дженнак, из каждой его ноги можно скроить по Кайатте, а оставшегося хватит для рослого Коррита. Но он не обманывался; в огромном, тучном и неуклюжем теле брата обитала душа ягуара. К тому же Фарасса был силен, как степной бык, хитер, словно стая койотов, и отличался мертвой хваткой каймана.

— Разведать намерения Коконаты нелегко, — с важностью произнес он. — Мейтасса — дикая страна, не Коатль, не Арсолана и даже не Тайонел… там чужаки слишком заметны, и их не любят.