Руфи Руф - Ля-ля, детка! Страница 13

Изредка при знакомых натягивалась фальшивая лыба и приторно-спесивым голосом озвучивались наши успехи. Нас выставляли на обозрение, как вещи. Пожалуй единственное мое достоинство, которым папаша хвастал перед другими, были мои рисунки. Для меня это хвастовство извратило все. Он говорил мне: "Повесь свою картинку на стену — пусть все видят, что ты рисуешь!". "Ты так много рисуешь, а ни одной картины на стене нет!". Эти слова сломали меня изнутри. После них я стала обращать внимание, что внутри меня появилась спесь. "Я умею рисовать, а другие (не из кружка) — нет" — думала я. Не хотела, но думала. В моей душе завелся червяк, который требовал постоянной самооценки, превосходства и зависти к другим людям. Я уже не могла не бояться и не сравнивать себя с другими. Я гнала эти мысли, эти ощущения из сердца вон. На время удавалось забыть, и как прежде получать удовольствие от любимого занятия. Может если бы все было нормально в нашей ненормальной семейке, дурацкие мысли покинули бы меня через неделю. Ведь не думала же я об этом раньше? Но я никого не виню в том, что я так-себе-художник. Пусть я обожала рисовать, но особой одаренностью не страдала. Вначале я была счастлива и могла рисовать часами… Но кто знает, как долго бы это продлилось? Меня все время что-то сковывало: я была зажата, как пружина под прессом.

С каждым годом становилось только хуже. Если у меня случалось что-то плохое — потеря работы, личные неудачи — папаша злорадствовал. Сразу задирал нос кверху и ходил с видом победителя. Если я громко смеялась, кричала или бурно выражала свои эмоции, ему это не нравилось. Тогда он мог завизжать мне прямо на ухо — не обычным человеческим голосом, а тем, что обычно вопят на сеансе изгнания бесов. Кривлял меня, значит. Ну и многое другое…

Мне кажется, что я говорю о безнадежно устаревших вещах.

Все эти побои и требования уважать за то, что моя учеба в универе оплачена им. Оплачена потому, что внезапно решила поступать и готовилась к поступлению аж целых две недели. К тому же в наши вузы (особенно такие мажорные, как мой) можно поступить только за взятку. Платят даже льготники-инвалиды и золотые медалисты. Половина от стоимости всего обучения — и вы зачислены. А не дадите — ступайте на платное отделение. Я также слышала вопли, что всем, чего в жизни добилась — я обязана ему, и это исключительно его заслуга… Но это же бред! Я сама одевала себя, сдавая стеклотару и макулатуру. Сама рисовала, сама сдавала экзамены, училась сама, и сама же получала диплом. Всегда без чьей-либо помощи устраивалась на работу… И даже первым осмысленным предложением в моей жизни были слова: "Я сама". Почему люди, не сделавшие другим ничего доброго, причинившие массу вреда, смеют говорить, что им чем-то обязаны? Скажите, когда вас с ненавистью избивают и требуют благодарности за потраченные на вас деньги — вы будете благодарны?

Может показаться, что я жалуюсь, или не дай Бог жалею себя. Последнее точно нет. А насчет жалоб, то я просто связываю все оборванные нити причин и следствий между собой. Мне кажется это интересным. Раньше я как-то сильно не задумывалась об этом.

Например, никого из родителей никогда не трогали — ни наш внешний вид, ни как мы одеты, ни насколько привлекательны. Не волновали проблемы с мальчиками, с отсутствием друзей или счастья. И если мама еще иногда переживала по поводу моих ночных слёз, то Бредди куда больше волновала погода на луне. Сомневаюсь, чтобы он знал обо мне хоть что-нибудь: любимый цвет или любимую книжку, с кем я дружила в школе, или в кого была влюблена.

Правда также и то, что за своим внешним видом Бредди никогда не следил. Мы стыдились его, потому что бедность, плюс жадность, плюс неопрятность — страшное сочетание. Один раз сестра была на свиданке, и вернулась поздно. Этот попёрся ее встречать на улицу, хотя молодой человек завез её прямо во двор. Эн и не догадывалась, какой сюрприз её ждал. Она расскажет: "Когда мы вышли из машины и пошли к подъезду, нам навстречу вышел какой-то бомж и заговорил со мной… Я долго не могла понять в чем дело, а потом сообразила, что это мой отец! Он не поздоровался с моим парнем и шел за мной как конвой. Мне было так стыдно, так неудобно перед Ромкой!".

Все же, если родители покупали одежду, приоритет всегда был за папашей. Мать шла с ним на рынок, и они покупали ему полный набор. С другой стороны, я помогала маме, и у нее было меньше проблем с тряпками. Но я не полностью обеспечивала ее, а ее муж совершенно не заботился о том, чтобы его жена прилично выглядела.

Когда мама стала нормально зарабатывать, он начал постоянно клянчить и даже требовать у нее деньги: на бензин, на карманные расходы, за то, что подвез ее на работу, или выполнил ее мелкое поручение. Слушать его сварливые крики исключительно противно. Такие пристёбы, как ни странно очень заразны: вот уже который раз я напоминаю Эн, что за глажку и уборку в нашем доме ей никто не должен платить. Смешно? — А вы говорите!

Эн вообще росла внушаемым ребенком. Её папаша запугал с детства. До сих пор у нее куча страхов, которые в своё время помешали ей завести друзей, выучится в институте и пойти на работу. Началось все с того, что он внушил ей страх перед бактериями. Сестра мыла руки по десять раз после того, как касалась любого предмета. Мне было её искренне жаль. Я понимала, что с ней делают, как её ломают, но ничего не могла изменить. Меня всегда грубо обрывали и затыкали. И продолжали атаку на ее мозг. Наедине я говорила, объясняла, убеждала вместе с мамой — что микробов нет, что руки не грязные. Ничего не помогало. Даже когда страх перед грязными руками прошел, остались другие фобии. Самая сильная из них: боязнь оказаться хуже или воспользоваться чужой помощью. Ей настолько страшно вызвать чужое неодобрение в свой адрес, что она отказывается от любых контактов. Этим она перекрывает себе любые возможности научиться чему-либо от других людей и быть счастливой.

Со мной в три года пытались действовать теми же методами. Меня усиленно запугивали, но я все делала наоборот. Если говорили, что божьих коровок нельзя трогать руками, потому что на животе появятся такие же черные точки, как у насекомых, я тут же засовывала их в рот и делала вид, что глотаю. Страха не было. Я живо представляла, как мне пойдет новая окраска, потому что обожала этих букашек. Они жили у меня дома в трехлитровой банке с травой и водой. Вечером я отпускала их с балкона и смотрела, как красиво они распускают крылышки в полёте. Я не боялась собак, обезьян, червяков, пауков, змей или птиц… Скорее уж огромных тропических бабочек яркой окраски. А вот страшилки-росказни вызывали во мне любопытство. "Бабай? А как он выглядит?". Никто не мог толком объяснить, и я его не боялась. Но тут с нами произошел один случай.