Виктория Дьякова - Доктор Смерть Страница 14

Вскоре адъютант Кнохена, вернувшись, доложил Скорцени, что фрау Вольф в отеле нет, она куда-то ушла. Одна.

Услышав это, Скорцени не на шутку разволновался. По его просьбе Гельмут Кнохен лично поехал разыскивать Маренн.

Когда обед закончился, Петэн подошел к Скорцени и, взяв его под руку, отвел в сторону.

— Я ничего не знаю, — сказал он по-немецки, — лишь могу догадываться. Я ни о чем вас не спрошу. Но если мои догадки верны, но постарайтесь сделать так, чтобы имя ее осталось чистым… У такой женщины не может быть двойников. Прошу вас, ради памяти ее отца. Я хочу, чтобы встретившись с ним там, на небесах, — Петэн поднял голову вверх, — мог бы спокойно сказать ему, что она жива и ни в чем не виновата. Как ее сын?

— Недавно погиб, — коротко ответил Скорцени и пожал руку маршала. — Благодарю вас.

— Вы обещаете мне?

— Обещаю.

Опустившись на колени на мраморную ступень, ведущую к огромной гранитной вазе, венчающей гробницу, Маренн низко склонила голову перед могилой маршала Фоша в Доме инвалидов. Она впервые пришла сюда одна. Раньше в тридцатые годы приводила сюда маленьких Штефана и Джилл. Но лишь теперь ей представилась возможность побыть с отцом один на один. И, встав на колени, она плакала, прося прощения и поддержки. Дом инвалидов был их семейным склепом. Здесь погребен ее двоюродный прадед, великий Наполеон Бонапарт, двоюродный дед, его сын, кузен Франца-Иосифа, герцог Рейнштадский, и приемный отец, спаситель Франции маршал Фердинанд Фош. Переходя от могилы к могиле, она отдавала дань памяти каждому, опуская на мрамор по белой розе. Затем спустившись по лестнице, вышла во внутренний двор, к музею Французской армии и Военной школе, основанной Наполеоном, бывшей артиллерийской школе, которую когда-то закончил он сам, где в начале века преподавал генерал Фош и учился Шарль де Голль.

Мягко шурша шинами по брусчатке, невдалеке проехала машина и остановилась. Кто-то окликнул ее:

— Фрау Вольф!

Маренн обернулась. Кто это? Что нужно? Предавшись воспоминаниям, она совсем потеряла чувство реальности. Конечно же это за ней. Гельмут Кнохен, высокий, стройный голубоглазый шатен с усталым и несколько надменным лицом, вышел из машины и подошел к ней.

— Мы ищем вас. Доктор Вольф приказал привезти вас в отель. Он волнуется. Вы так неожиданно ушли, — объяснил он.

— Я понимаю, Гельмут. Извините, — улыбнулась она. — Но у меня очень разболелась голова, и я решила немного пройтись.

— Сейчас небезопасно гулять по Парижу, — заметил он. — Обстановка неспокойная.

— Еще раз извините за хлопоты…

Он предложил ей руку.

— Прошу в машину.

— Благодарю.

Обернувшись, она окинула взглядом величественный купол Дома инвалидов. «Я за все наказана, за все, ты видишь сам, — мысленно обратилась она к Фоту. — Штефан погиб. Прости меня».

Затем, последовав за Кнохеном, села в машину.

Скорцени встретил ее в вестибюле отеля. Поблагодарил Кнохена и молча проводил до номера.

Когда они вошли, она произнесла, даже не спрашивая, а скорее утверждая.

— Он узнал меня.

Скорцени кивнул.

— Должно быть, узнал. Но никому ничего не скажет. Ради памяти твоего отца. Он обещал мне. Я тоже обещал ему, что с тобой ничего не случится.

— Спасибо, — грустно улыбнулась Маренн.

— Нам надо возвращаться, — сказал он, взяв ее за руку. — Наша миссия выполнена. Мы можем ехать в Берлин.

— Нет, не сейчас, — проговорила она быстро, не глядя на него, и выдернула руку. — Я должна посетить еще одно место.

Потом вскинула голову и с вызовом посмотрела.

— Я должна сделать это одна. Только одна. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — явно рассердившись, он сел в кресло, закурил сигарету. — Не понимаю. Тебе нельзя одной показываться на улицах. Тебя узнал Петэн, узнает еще кто-нибудь. Я не могу тебя отпустить.

— Ты не можешь мне запретить, — твердо сказала она.

— Что это за место, куда ты хочешь обязательно сходить? — недовольно поинтересовался Скорцени.

— Могила моего мужа, лейтенанта Генри Мэгона, — спокойно ответила она. — Погиб Штефан. Я должна сходить туда. Надеюсь, ты понимаешь, что тебе не обязательно меня сопровождать. Я только попрошу дать мне машину, если можно…

Опустив глаза, он молча курил, наблюдая, как накапливается пепел на конце сигареты. Скулы его заострились.

— Ты дашь машину? — еще раз настойчиво спросила она.

— Да.

Затем, поднявшись, бросил недокуренную сигарету в пепельницу и вышел из номера.

На старинном парижском кладбище Маренн положила букет цветов на небольшую могилку у самой ограды, заброшенную, поросшую травой. За прошедшие годы надпись на мраморной табличке почти стерлась, она с трудом различала буквы. Старые каштаны шелестели над ее головой осенней листвой.

— Здравствуй, это я, Мари, — прошептала она, опускаясь на колени. — Вот и пришла. Прости, что долго не была у тебя.

Слезы выступили на глазах, она проглотила слюну. Ей вспомнилось, как хоронила его здесь. Совсем одна, только Штефан был с ней, шевелился под сердцем. До его появления оставались считанные недели.

— Я принесла тебе горькую весть, — проговорила она сдавленным от подступивших к горлу рыданий голосом. — Пришла сказать, что не уберегла самое дорогое, что осталось памятью о тебе, — нашего сына. Он погиб, — слезы покатились по лицу. Она достала платок, закрыла им глаза. Мгновение помолчала. Потом опустив платок, провела рукой по пожелтевшей осенней траве, покрывавшей могилу.

— Уже четверть века ты спишь здесь. Ты не знаешь, что снова идет война, намного страшнее той, первой, на которой сражался ты. Ты никогда не видел, каким родился наш сын. Каким вырос. Он во всем хотел стать таким, как ты. Он хорошо рисовал и мечтал стать художником, как ты. И стал бы, я уверена. Если бы не погиб. Он хотел быть солдатом, как ты, и я не смогла его убедить остаться со мной. Как когда-то не смогла убедить тебя не ввязываться в восстание, остаться в стороне, переждать. Вы оба были упрямцами. Теперь ты встретишь его там, на небесах. А я… Я останусь здесь, опять одна…

Она залилась слезами, опустив голову. За спиной неожиданно хрустнула ветка. Маренн испуганно обернулась. В тени старого раскидистого каштана она увидела Скорцени. Он стоял, прислонившись плечом к толстому многолетнему стволу дерева, и задумчиво смотрел на нее. В сгущающихся сумерках блеснули его яркие, синие глаза. Она быстро поднялась и подошла к нему.

— Что ты тут делаешь? — спросила гневно. — Я же сказала — хочу побыть здесь одна. Только одна…

Он молчал. С какой-то странной грустью рассматривал залитое слезами лицо. И будто не слышал слов.