Генри Олди - Маг в законе. Том 2 Страница 15

– Бог с ним, с муфлоном твоим. Другое поведай: отчего глаза на мокром месте? От чая ли отчаялась?

Твоя крестница аккуратно поставила на стол чашку: словно крутым кипятком, обожгла взглядом тебя, отца Георгия:

– У Тамары, дочки Шалвы Теймуразовича, опять приступ. Как в прошлом декабре. Или как два года назад.

Ты понял все – и сразу.

– Федька?

– Да. К нему присохла. Теперь Федюньше с дачи ходу нет: если видеть его не будет – опять биться начнет, руки на себя наложить попытается. Я сама видела… Еле удержали в тот раз.

Ты понимал: девка (баба она давно, рожать скоро, а тебе, дурню старому, все – девка!) держится из последних сил. Здесь помощь одна – пусть говорит, не копит в себе, пускай выговорится всласть.

Легче станет.

– Это ненадолго, Акулина. Три дня; может, четыре. Потерпи, а?

– Да знаю я, дядя Друц!.. знаю. От меня она тогда тоже через три дня отсохла. Потерплю я, все нормально… Отец Георгий, грех на мне: едва не убила ее, бедную! С ножом она на меня пошла… страшно шла, меня чуть навстречу не кинуло! В сердце вар кипит, вот-вот пойдет горлом, не остановлю! Шалве Теймуразовичу спасибо – перенял дочку. Меня просил уезжать скорее, от греха подальше. Коляску дал, кучера – я и уехала. А Федюньша там остался. Да понимаю я все, не смотрите вы на меня так! Ничего страшного. Ну, поживет Федор на даче… жара на дворе, а там пруд, озеро… потом у нее пройдет. Она ведь не виновата, Томочка. Мне ее тоже жалко. Я не обижаюсь, и за нож не обижаюсь – обошлось ведь…

Все, понесло Акулину. В глазах еще слезы, но вскоре они наверняка высохнут. Хотя – не позавидуешь ей. И ведь хорошо держится девка! Любимый муж (а Федьку она любит, тут никаких сомений!) с другой остался – нет, крепится, давит фасон! Понятно, что ничему лишнему меж Федькой и Тамарой не бывать: и князь, и Княгиня, и мамки-няньки проследят… А все одно – сердце не на месте.

Особенно когда еще и ребенка носишь…

Акулина с Федором поженились через восемь месяцев после приезда в Харьков. Свадьбу завертели – на три дня. Обвенчавшись в самой людной, Воскресенской церкви, поехали в Немецкий клуб, где имелась лучшая на весь город ресторация; после учинили катание по известным площадям, Тюремной и Жандармской – с песнями, развеселым гиканьем, шутихами, петардами. Не сиди князь Джандиери в первой бричке посаженным отцом, не сияй лазоревым мундиром, отличиями «Варварскими» – быть беде! А так: отшутили, да и устроили пляски до упаду от заведенья к заведению – гей, дам лиха закаблукам!.. Зря, что ли, статский советник Цебриков некогда писал в докладе: "характерным для города является обилие кабаков"?!

Под утро, на берегу Лопани, когда все утомились плясать и пить, но, будучи в азарте праздничного возбуждения, никак не могли разъехаться по домам, Федор вдруг принялся читать стихи. Ай, хорошо читал! Народ аж заслушался. И ты заслушался, помнишь?

Помнишь, конечно, помнишь. Вот с того самого дня и пошла гулять за Федькой слава поэтическая.

Но слава – это позже. А тогда, отоспавшись, молодые с гостями укатили на пикник, в излучину Северского Донца. Казалось, вернулась таборная жизнь, юность к тебе вернулась, Друц ты мой милый! – плясал от души, пил, не пьянея, мимоходом творил мелкие чудеса, которые, в случае чего, всегда можно было выдать за ромские фокусы; и пела Княгиня, и плакала, птицей вырываясь из рук, гитара…

Счастья вам, молодые!

На рассвете, устало и счастливо раскинувшись на земле, спросил у Федьки вполголоса:

– Слышь, муж законный?.. не поторопились ли? Супружница-то твоя совсем молоденькая… сумеешь не обидеть? углы обойти?! Ты пойми, я от сердца, не за просто так в душу лезу!..

– У нас, Дуфуня, все вовремя, – Федор тронул тебя за плечо, задержал руку; быстро сжал пальцы, словно намекая на что-то тайное, известное только вам. – Сам понимаешь: молодожены ночами не спят, снов не видят… А нам с Акулиной позарез надо снов не видеть.

– О чем ты, морэ?

– Да уж знаешь, о чем я…

Ты знал. Давным-давно, спутав явь и срамные видения, какие начинаются у всякого крестника в свой срок, ты полез с ножом на Ефрема Жемчужного: резать учителю жилы. За похабщину; за клинья подбитые, грязные. Хорошо еще, что резать ты тогда не шибко умел – набил тебе старый Ефрем ряшку, и ничего объяснять не стал.

– Жди, – буркнул, утираясь. – Схлынет.

Сам ты все уразумел; когда в Закон вышел, когда крестника впервые под Договор взял. Вот и сейчас – шлепнул ладонь поверх Федоровой лапищи:

– Жди, Федя. Схлынет. Перестанем мы с Княгиней вас ночами мучить… скоро уже.

И ошалел: надвинулись глаза Федькины, а в глазах-то – волна за волной.

– Эх, Дуфунька, мил человек!.. добро б только вы с Княгиней!..

Так и пошла у молодых жизнь семейная.

Как-то быстро у них сложилось, быстро да ладно – вы только радовались тихонечко. Через плечо поплевывали; по дереву стучали. Счастье – штука ненадежная, хрупкая; редко кому выпадает. А коль выпало, держись за него обеими руками, береги от дурного глаза! Им ли, щенятам, держаться, им ли жить по-умному? Слепые они, кроме друг дружки, никого не видят.

Значит, взрослая это забота – счастье нечаянное беречь.

Временами ты сам себе дивился: за родных детей (где родные-то бродят? мало ли баб у тебя перебывало?), и то б меньше тревожился. Дивился, в затылке чесал. С Княгиней перешептывался: мажья наука у молодых со дня свадьбы в рост пошла – будто кто их за уши тащит!

Чихнуть не успеешь – в Закон выйдут, новых крестников подыскивать придется!

Впрочем, на этот счет вас ихняя светлость Циклоп успокоил: придет срок – сыщутся ученики. И для вас, и для молодоженов. Уж он, князь Джандиери, позаботится.

– Так ведь они САМИ хотеть должны! – заикнулась было Рашка.

– Захотят, – улыбается в ответ князь, щеточку усов рыжих ерошит. – Так захотят, что на край света за вами побегут.

– Так ведь… – это уже ты встрял.

– Само собой, – смеется князь (а тебя оторопь берет: Циклоп? смеется?! ромалэ, видано ли?!). – Каких скажете, таких и подберем. Рыжих? толстых? с родинкой на верхней губе? И всякий за вас в огонь и в воду. Можете не сомневаться.

Вы и не стали.

Сомневаться.

Одной заботой меньше – и слава Богу!

А за молодыми все одно приглядывали. Губу прикусывали. Отродясь не бывало, чтоб ученик сильнее учителя выходил, крестник-подкозырок – выше битого козыря. В лучшем случае – вровень; прав отец Георгий. Ай, баро! – Княгиня как-то обмолвилась, с полгода назад: Феденька сейчас чуть ли не Король! а когда в Закон выйдет – даже подумать страшно!

Вроде бы радуется, а у самой и вправду страх в глазах.

Промолчал ты тогда. Не стал Валет у Дамы спрашивать: что за маг из кус-крендельской девки выйдет?! Ведь выше Туза не бывать в колоде козырям… И масть! масть смазалась! Смотришь на Акулину: сила мажья из девки так и прет, страшная сила, небывалая – а масти не разобрать! Ну хоть тресни! И знаешь ведь, что Пиковая она, девка-то, что масть по наследству передается – ан нет, не видишь тех Пик. Другое видишь – все масти разом: плывут, друг на друга накладываются…