Игорь Мерцалов - Три дня без чародея Страница 15

— Или уж настолько дело тайное? Так и скажи, не буду приставать. Нужны мне их тайны…

Ученик чародея перевел взгляд на своего гостя, и стало вдруг под этим взглядом как-то неуютно. А когда заговорил, слова оказались совсем не такими, каких ждал Невдогад:

— Шел бы ты домой. Не спорю, вовремя ты рядом оказался, говорил разумно, спасибо за то. И все равно, скверно ты поступаешь: родного отца учить вздумал. А почем знать, может, он и рад бы лишний часок с чадом провести, на путь наставить, в деле помочь; да только если бросит свои занятия, так тебе же хуже сделает? Я вот не знаю его, а думаю, не для себя же он старается — для тебя.

— Что с моим отцом, я лучше тебя знаю, — жестко отчеканил Невдогад. — И хоть ты прав во многом, всего не знаешь, так что не лезь с советами. Лучше прямо скажи.

— Что это тебе сказать?

Невдогад не ответил. Всмотрелся пристально в лицо Упряма, пожал плечами и перевел разговор:

— Это я так… Ну, чем мы теперь займемся? Поисками чародея? Я думаю, это поважнее будет, уж он-то с любыми княжескими неурядицами справится. Тебе бояре, какой срок дали? Дня три, поди?

— Откуда знаешь? — насторожился Упрям.

— А я и не знаю, только предполагаю. Неужели угадал? Надо же, как оно бывает… Ладно, угадал и угадал, не в том дело. Значит, над пропажей чародея думать будем?

— Да, — помедлив, сказал Упрям. — Для княжьей задачи в любом случае чары потребуются. Не рассчитал я с этим котлом. Хотя нет, котел тут ни при чем.

— А что при чем?

— Не что, а кто. Один мой знакомец в дурацком малахае.

— Ты про меня?

— А по чьей же еще милости я с третьего жилья до первого камнем летел? Нет у меня, знаешь ли, привычки так делать, я все больше всходом пользуюсь. Вот и выплеснул разом все силы, чтоб не разбиться.

— Значит, из-за меня… — Невдогад пожевал губу. — Плохо. Прости меня, Упрям, подвел я тебя. Прав ты — бестолочь неразумная.

— Да ладно, я уже не сержусь.

— Значит, сейчас осердишься по новой. Ты боярам про Наума что сказал?

— Будто болен учитель.

— Так я и подумал. А это, Упрям, с одной стороны хорошо, а с другой — плохо. Из-за моей глупости — особенно плохо.

— Растолкуй.

— А вот слушай. Сказал ты правильно. Кто бы ни был наш враг, что бы ни задумал, переполох да испуг всеобщий ему на руку сыграют. Значит, о пропаже чародея трещать нельзя.

— Ну, верно, — кивнул Упрям. — И что же плохого в этих верных словах?

— Слушай дальше. Ни один орк из башни не вернулся, значит, их наниматель не знает, чем закончился бой. Когда пойдет слух о болезни чародея, враг решит, что Наум ранен и нужно его добить.

Упрям сокрушенно вздохнул. Ему стало страшно. И не нового нападения боялся он, а той ответственности, которую взвалил на себя, скрыв правду и заявив, что он пока что вместо чародея. Ведь не готов, не готов! Сущий растяпа. О том, что враг будет делать дальше, он сам должен был подумать.

— Понимаешь теперь, о чем я?

— Понимаю. Молодец ты, Невдогад, смышлен.

— Брось. Это просто привычка мыслить по-крупному. Да толку с нее теперь… Вполне возможно, гостей незваных сегодня же ночью ждать надо. А ты «исчерпался» — из-за меня, такого «мудрого». Что теперь делать-то?

— Что делать? К бою готовиться! — Упрям стукнул кулаком о ладонь и решительно поднялся на ноги. — Наум не ждал нападения, а я жду. Он был одни, а со мной… впрочем, нет, тебе в драку нельзя.

— Это еще почему? — взвился Невдогад.

— Куда? Ты же слабый, как девчонка, уж не обижайся.

— Зато ловкий! Я… я, знаешь, как могу? Я — о-го-го!

— Хорошо, — примирительно сказал Упрям. — Возьму в бой. Только условие: слушаться меня беспрекословно.

— Быть по сему! — торжественно заявил Невдогад.

— Вот и договорились. Ну-ка, сними малахай.

Такой степени обиды ему еще ни на чьем лице наблюдать не доводилось.

— Ах вот ты как? Я тебе… я помочь, я искупить хотела-а… а ты!.. Ты насмехаться вздумал?

— Ничего подобного, — спокойно ответил Упрям. — Я правду сказал: возьму тебя в бой, только если будешь слушаться не думая. А нет — враз тебя скручу и в кладовую запру. Нет, даже лучше — кину на Ветерка и в город отвезу, страже сдам, пускай разбираются.

Судя по улыбке, сменившей выражение оскорбленной невинности, Невдогада посетила какая-то светлая мысль.

— Ну хорошо, — примирительно сказал он. — Во всем, что касается предстоящего боя, я обещаю слушаться тебя, как ратник воеводу. Но только в этом. А если тебе так уж не дает покоя мой малахай — что ж, сними. Если победишь меня на мечах!

— Это еще зачем? — удивился Упрям.

— А что такого? Ты мне условие, я — тебе. Или ты бою на мечах не обучен?

Упрям окинул взором тонкий стан Невдогада. Слаб — но ведь ловок, а это на мечах поважнее силы.

Он не был совсем уж беспомощен с оружием. Твердь, хоть и жила мирно, имя свое получила в кровавых войнах, так что уважение к воинскому ремеслу в ней было немалое. И в нынешние дни — нет-нет, да и понадобится добрый меч: либо на степном порубежье половцы зашалят; либо нагрянут из глубин Дикого Поля иные кочевники, разбойники лютые, и те же половцы помощи попросят; либо из булгар налетчики выпрыгнут; либо крепичи на выручку позовут. А то великий князь ладожский всех славян поднимет — тогда по древнему обычаю от каждой земли, от каждого княжества собирается особая — дольная — дружина; и сливаются дольники в единое могучее войско соборное, чтобы отразить натиск общего врага, либо самим по иноземью погулять.

Каждый славянин — и труженик, и воин. Ратные люди, конечно, такую воинскую науку постигают, какая прочему люду и не снилась. Но при том любой крестьянин и в рукопашной за себя постоит, и с топором на любого врага выйдет, а с ножом мужчине вообще расставаться не принято. И к мечу, как ни дорог он, руки у славян привычны — потому что существует палочный бой, не так уж сильно от стального отличный.

Другие страны дивятся. Там не принято, чтобы народ сильным был, там любят народ слабый и покорный. Того не понимают, что верность — тоже сила, и нет простолюдина вернее, чем тот, который правителю по собственной воле решил покориться. Хотя почему покориться? — вот глупое слово. Нет — довериться.

И Упрям, никогда не упускавший случая на зимних праздниках повозиться в потешных боях среди молоди (а в последний год — уже среди взрослых), знал, с какой стороны рукоять у меча, умел биться и в строю, и наособицу. Умел держать удар, даже владел двумя-тремя обманными движениями. Кое-чему и Наум научил, требовавший совершенствовать не только дух, но и тело. Под его присмотром Упрям упражнялся уже с настоящим мечом.

Он знал свои силы. Был уверен, что Невдогадов против него десяток нужен. Но что-то особенное, кроме обиды и упорства чувствовалось во взоре напряженного паренька. Что-то… опасное, что ли?