Дмитрий Денисов - Изначальное желание Страница 15

— Эй, бродяга, ты бы дамочку нашу не трогал!

Я молчал.

— Слышь, про что говорю? — повторил голос. — Дамочку-то не тронь!

Я молчал.

— Тебе не ясно сказано? — в третий раз повторил он, повысив тон.

Неужели я похож на дурака? Зачем повторять трижды? Особенно тому, кто стоит в шаге от их девушки, и трогать ее никак не собирается. Очевидно, в том было его глубинное желание. Тем самым он поведал мне, как страстно желает, чтобы я тронул ее. Я медленно протянул к ней руку, и вдруг резко прижал девушку к себе. Тайла жалобно вскрикнула, и задергалась, точно в капкане. Ноги ее безвольно болтались, кулачки бессильно колотили мою каменную грудь.

— Она мне по вкусу, — неожиданно громко зашипел я.

Они резко подались назад. Дешевые, надобно сказать, трюки. Но на всех они действуют одинаково. Разбойники изумленно переглянулись — они явно не ожидали от меня таких действий. Но мгновение спустя, их уверенность возобладала.

— Эй! А ну брось ее! Тебе говорю! — посыпались несколько взволнованные голоса.

— Тебе не ясно сказано?! — снова добавился все тот же пропитый голос.

— А наш смысл жизни хочешь узнать? — произнес третий.

Хм, как заговорили? Похвально, похвально. Хоть какое-то разнообразие. Неужели подслушивали наш разговор? Или услыхали его еще в таверне? Какие чуткие и отзывчивые грабители. Их даже спрашивать не надо — сами норовят признаться в том, что я выискиваю.

— Кто из вас хочет жить? — нагло спросил я. Тайла отчаянно вырывалась, но с тем же успехом можно вырываться из кузнечного зажима.

Моя наглость, разумеется, их развеселила.

— Все хотят, — зазвучало спереди. — А хорошо жить так и подавно все. Давай-ка свое золотишко, а мы втолкуем тебе, на кой оно нам. Тебе ведь то интересно?

Тайла крупно дрожала, а зубы ее откровенно начали стучать, так как снизу она видела мой истинный лик. В подобные мгновения он меняется, и маска повседневного образа легко спадает, словно глиняная корка. Для многих то становится настоящей трагедией. Особенно для тех, кто видит во мне беззащитного скитальца и слабосильного бродягу. Да, не скрою, мой образ своего рода приманка для таких, как эти…

— Как ты думаешь, я отдам вам золото? — слова мои хрипло улетали в ночь. Даже девушка изумленно замирала от моей небывалой дерзости.

— А куда ты денешься! — угрожающе посмеялся кто-то, и по голосу я узнал того, кого я сегодня обокрал.

— Правильно, — согласился я. — Но отдам его по своей воле, тем более не мое оно. А ты мне скажешь, для чего тебе то золото? Идет?

— Здесь мы задаем вопросы! — рявкнул огромный стражник, выступая из тени. Холодные лунные блики заплясали на его кованом нагруднике, на островерхом шлеме, на шестопере и длинном мече — это уже уличный страж. Кинжалы и стилеты тоже вышли из укромных мест, и дышали мне в спину и грудь ледяным дыханием. Я небрежно поморщился. Смердело от крови убитых ранее жертв. Да, я люблю кровь! Но я люблю свежую кровь…

— Главное — задавать правильные вопросы, — не дрогнув, проронил я. Лунный свет зловеще поигрывал на моих несколько удлинившихся клыках. Тайла перестала скулить. Она лишь бессвязно мычала, и вяло сопротивлялась. Молодец. Понимает — бесполезно. Я снова оскалился и с шипением продолжал свой допрос. — Так куда ты их потратишь, любезный?

Мрачная фигура встрепенулась. Запах нетерпения резко ударил в ноздри.

— Ты что, парень, совсем без ума? Тебе жизнь не мила?

И тут я приглушенно захохотал, стараясь не разбудить округу.

— О, мила мне жизнь! И кровь ваша, как символ ее…

— Он спятивший! — крикнул стражник, тыча в меня сверкнувшим мечом. — Чего с ним тянуть?! А ну…

— И действом своим вы говорите ярче слов ваших, — не унимался я, остановив его порыв. — И ведаю теперь, зачем вам золото! Хотя не золото вам нужно, но жизни чужие. Муки и страдания тех, обобрав кого, вы имеете золото их. Дабы ублажить плоть свою за счет слез невинных. Но плоть ваша столь же хлипка и тленна, и таит в себе лишь кровь…

— Он спятил, — уже громче завопил тот, кого я обчистил, но я воскликнул еще громче.

— Презрен тот, кто на муках чужих строит счастье свое! Презрен тот, кто порабощает других, равно как и тот, кто дает себя поработить. Презрен тот, кто, не умея летать, режет крылья тому, кто умеет. И пьет кровь его… ха, ха, ха!

От леденящего душу холода они на миг оробели, и я почерпнул огромную силу из их мимолетного страха. Я издевательски и злорадно смеялся, тем самым, опутывая их сердца еще большим страхом. И сомнением, что стало заползать в глубины их скудных умишек. Казалось, дрожали каменные стены, ни разу в жизни, не слыхавшие подобного хохота. Дрожали, в буквальном смысле. Известковая кладка крошилась и вывалиливалась, рождая выщерблины. Мелкие камешки зловеще звякали о булыжники мостовой. Да, признаюсь, нечасто я так смеюсь. Нечасто мне бывает так хорошо. Но уж так заведено — если тебе хорошо, то кому-то обязательно плохо. Хотя бы тем, кто тебе со злостью завидует. Правда, как известно, чужая зависть есть показатель вашего успеха. И я смеялся. А сквозь смех пробивались мои слова:

— Так зачем же вам золото? Чего желаете вы, люди добрые? Че-го?!!!

— Твоей смерти! — стряхнув легкое оцепенение, произнес вор из таверны, очевидно глава шайки. Они медленно двинулись на меня, сжимая в тесном каменном переулке. Глаза их разгорались глубинной ненавистью и жаждой расправы. А также жаждой обогащения. Ведь они точно уверены — при мне имеется золото. Иначе бы не устраивали всего этого. Вряд ли они выслеживали меня, в надежде поведать о своих желаниях. Хотя желания их очевидны. Острая сталь голубела в пепельном свете луны, предвкушая близкую развязку.

— Вы желаете моей смерти? — на всякий случай переспросил я.

— Причем скорой, — и ответил, и уточнил рослый страж, закованный в непробиваемую сталь. По крайней мере, он уверенно считал ее таковой.

— Тебе не уйти, — с холодным равнодушием добавил вор, которого я безжалостно обокрал. — Пути отступления перекрыты. Мы вооружены, и нас шестеро. Советую не дурить и не делать глупостей. Отдай подобру все свое золото, и, быть может, мы тебя пощадим.

— Тогда знай, — подхватил я, с таким же холодом бросая слова в ночь. Ночь содрогалась в предчувствии крови. — Зарясь на мое золото, ты заришься на свое!

На миг они замерли, поверхностно осознав смысл. Я воспользовался заминкой и продолжал:

— А, угрожая жизни моей, угрожаешь своей. Ибо все мы относимся к другим так, как желаем, чтобы другие относились к нам. Это закон, не нами придуманный, но полновластно утвержденный и действующий с момента сотворения мира. Лишь поэтому я готов исполнить ваше желание и покарать вас: обобрать и растерзать. Ведь это не мое, но ваше глубинное и страстное желание, потому что вы желаете это мне. Я лишь приведу в действие сей приговор.