Александр Прозоров - Заговорщик Страница 16

Правда, для служилых людей в указе имелась своя «конфетка», что должна была утешить их после случившейся напасти. Государь обещал не только доплачивать из казны за службу. Он брал на себя бремя одарить землею всех бояр, что станут честно выходить в ратные походы. То есть, каждый новик, взявший в руки рогатину и явившийся на смотр в доспехе и с луком – тут же получал себе во владение какую-то деревеньку. В том случае, разумеется, если он приходил сверх обязательного по разрядным листам ополчения. Интересно, где Иоанн собирался набрать для служилого люда столько пахоты и деревень?

– Пара вопросов у меня осталась, – дочитав до конца, свернул грамоту Андрей. – Коли люди голосовать не захотят… Ну, махнут рукой, да не соберутся – что тогда делать? Плетьми сгонять?

– Коли довольны всем, так пусть у них на кормлении воевода и остается, – пожал плечами царь. – Либо кормление, либо налог на сии нужды. Пусть сами умом пораскинут, силой свободу насаждать не стану.

– Отлично, – кивнул Зверев. – Это мудро. Но вот что делать, коли в волости люди от воеводы и кормления отказываться не захотят, а пара жуков хитрых соберутся, собранием земским себя назовут, да один другого и выберет? Что тогда? Простым обманом до воеводства такой ухарь добраться сможет, что весь уезд горючими слезами заплачет.

– Да… – после короткого размышления согласился правитель. – Это я упустил. Не зря, видно, Господь тобою на молитву мою ответил. Злобен ты, Андрей Васильевич, но умен. Надобно поправить.

– Не нужно. Хватит обычного ограничения по числу собрания. Коли больше половины бояр и селян соберется, значит им властью и быть. Если меньше – значит, большинство довольно и менять что-либо ни к чему. – Андрей подошел к шкафу, сам вернул указ на полку. – Вижу, начисто грамота переписана, с датой и подписью. Давно готова? Отчего до сих пор не объявлена?

– Боязно, князь, – зябко передернул плечами Иоанн. – Обычай вековой рушу, по коему земля русская испокон веков жила. Как оно обернется? Кабы знать…

– Нормально обернется, государь. Вспомни, беда какая с судами воеводскими десять лет назад творилась? А как целовальников из народа избирать стали, дабы за честностью воеводской следили, жалобы все и пропали. Так и здесь будет. Коли сами честного человека выбрали и над собой определили, с самих и спрос, на твою волю кивать не получится.

– Вот и я о том помышлял, когда сие задумывал, – признал Иоанн. – Не найти ныне среди служилого люда честных людей во всей земле, обделил меня ими Господь. Пусть народ сам таковых средь себя ищет.

– Как же нет? – обиделся князь Сакульский. – Да я сам сколь хочешь назову. Да, чего ходить далеко, сам я хоть раз тебя обманывал?

– Не в обмане дело, Андрей Васильевич. В душе дело и в совести, – перекрестился Иоанн. – Слуги верные мне нужны, Господу и земле русской преданные. Из вас же, бояре, каждый не о деле государевом, а о своем прибытке во первую стать думает.

– Так из нас народ русский и складывается. Из каждого по одному, государь. Что нам хорошо, то и земле русской во благо.

– Не так мыслишь, Андрей Васильевич, не так! – неожиданно сжал кулак Иоанн и вскинул его к плечу. Потом так же резко руку опустил, подошел к окну, толкнул переливчатые от слюды створки, жадно вдохнул свежий воздух. Оперся на подоконник, глядя в даль. Продолжил, обращаясь куда-то к низким облакам: – Я ведь перед кончиной постриг принял, Андрей Васильевич. Соборовался, причастился, очистился для встречи со Всевышним. Я ведь умер тогда, княже, до небесных врат почти добрался.

Зверев понял, что правитель вспоминает свою болезнь, случившуюся после победы над Казанью. Те самые тяжкие дни, когда все вокруг уже считали его покойником и делили над остывающим телом наследство.

– Но грехи меня в царствие небесное не пустили, Не мои грехи, Андрей Васильевич, – ваши! Злоба и корысть, вражда и предательство поднялись мутным потоком, дабы затопить землю русскую, истребить ее под корень. Тогда, токмо тогда и понял я, княже, в чем долг мой пред Господом и родом своим. Поставлен я судьбой на стол великой страны, последнего приюта христианского. Два Рима рухнули под напором сил бесовских. Москва третьим Римом осталась, и четвертому не бывать! Мы на избранной земле живем, и сохранить ее должны, ако свет единственный для мира людского! Не она нам – мы ей всеми силами служить должны. Служить, себя самих отринув, помыслы иные и желания. Служение, токмо служение – вот крест, мне на плечи возложенный и всему корню русскому определенный. Служение Господу нашему, Иисусу Христу и земле нашей, из всех прочих для истинной веры избранной!

К Андрею потихоньку начало приходить понимание. Царь Иоанн и так с детства отличался излишней набожностью. А тут его по обычаю еще и в монахи постригли, когда болезнь неизлечимой сочли. Порчу Зверев с правителя снял, здоровье возвратил – но вот превратить государя в расстригу не в силах никто. Вот и получился он всесильный иноком во миру, игуменом целой страны. По закону – монах. По долгу службы – муж, воевода, светский деятель. Ни от чего не откажешься: ни от пострига, ни от супружеской постели, ни от меча, ни от пера. Ведь рождение наследника – такая же обязанность для правителя, как и война с захватчиками и издание мудрых законов. Лихо же судьба над ним повеселилась!

– Так вот почему Александровская слобода в монастырь ныне превратилась, – подошел ближе князь Сакульский. – И как тебе смиренные монахи с саблями на боку смотрятся? Не дико?

– Смиренные монахи Пересвет Александр и Ослябля Родион во имя земли русской меч обнажили и тем славу вечную для себя заслужили. Отчего же моим боярам избранным ты в том же праве отказываешь?[9]

– Монахами, стало быть, править желаешь? Чем же тебя наша служба не устраивает? Разве не наши сабли принесли тебе победу в Казани, в Астрахани, под Тулой у Судьбищ? Разве не приходят бояре по первому твоему зову? Разве не кладут они жизни свои на рубежах нашей Отчизны?

– Ты не все знаешь, Андрей Васильевич, – усмехнулся Иоанн. Усмехнулся холодно, с оттенком презрительности. – Ко мне в подданство попросились князья кабардинский и грузинский, ногайский хан. Хивинский и бухарский эмиры союзные договора заключить просят, сибирский хан Едигей саблю на верность мне поцеловал и тридцать тысяч нукеров заставил клятву дать. Ныне все они также мои подданные с землями своими. Вот, смотри…

Он вернулся к шкафу, достал свиток снизу, развернул, положил на сундук, прижав верхний край чернильницей, а нижний – ножом из висящего на стене пояса.

– Вот, это земли прежние. Княжество Московское и вольница Новгородская. А вот здесь, здесь и здесь отныне наша рука владыка. Здесь казаки донские острог поставили, милости просят, чтобы торг им в порубежье разрешили. Это Хива и Бухара. Отсюда и далее на восток пред нами никто враждебный не стоит. Неведомо мне плохого о тех землях. Коли так, то и бояться нечего.