Александр Талал - Влюбиться в эльфа и остаться в живых Страница 16

– Глупо, конечно, – в очередной раз повторял Женя. – «Любовь с первого взгляда»…

– Разумеется, глупо! – весело вторил Дюша. – Шекспир вообще был полный идиот. Джага-джага.

– Быстро влюбишься – быстро забудешь, – Женя пропустил скепсис мимо ушей. – Правильно? Правильно. Завтра я ее даже не вспомню. Правильно?

– Правильно. И сейчас ты ее даже не рисуешь.

– Раз все так складывается… Ни имени, ни адреса… В обезьянник забрали… – Женя на мгновение оторвался от блокнота. – А при чем тут Шекспир?

На что Дюша с хитрым прищуром ответил таинственной фразой из разряда «не смешно – зато про революцию»:

– А при чем тут капитан милиции?

– Это загадка?

– Не знаю, Евгений. Я – человек неумный. Но думаю, что разгадка.

От служебного входа подвального этажа, распугивая воробьев и хлеща по мокрой пыли развязанным шнурком, к ним спешил Николай Петрович. Анестезия начала выветриваться. Сердце затрепыхалось. Жене пришло в голову погадать на ромашке – «прибьет, не прибьет», – но ромашек вокруг не было, как и времени на размышления. Женя вскочил, но бежать не было ни сил, ни желания, сила воли и инстинкт выживания все еще были ватными и затуманенными. «Если что – до метлы добреду как-нибудь, отобьюсь», – уныло подумал Женя, глядя, как Николай чудом не наступает на шнурок, который, вялой плетью волочась по асфальту, на каждом его шагу как нарочно ложился под второй ботинок.

Капитан успел запыхаться; рубашка выбилась из-под ремня и оголила полоску внушительного пуза, приобретенного за годы сидячего образа жизни за письменным столом. Он постоял, уперев руку в бок, пока под ребрами не перестало покалывать, и несколько раз глубоко вдохнул с хрипотцой в бронхах. Правый ус оттопырился кверху, потянув за собою рот и скривив его в лукавый оскал, от которого отдавало чем-то пиратским.

– Катерина. Ее зовут Катерина Бурмистрова.

Мир закачался и косо поплыл перед глазами, словно Женя все же схлопотал наотмашь по челюсти. В мире были чудеса. Это только что стало ему понятно. И пути этого мира были неисповедимы. Кто мог подумать, что, единожды прикоснувшись к прекрасному и потеряв его снова навеки, простой и незаметный парень с простой и незаметной фамилией Степанов мог неожиданно получить второй шанс от пожилого, угрюмого мизантропа с расшатанной психикой, капитана Чепурко? Озарение сродни религиозному, оказывается, не так уж отличается по ощущениям от легкого болевого шока с мимолетным сотрясением мозга. Как несколько месяцев назад, когда Женю непонятно за что отдубасила незнакомая, но прилично одетая компания средь бела дня – утра, точнее. Женя шел на работу, а компания, видимо, нет, весело прогуляв «ночь с пятницы на понедельник». Он еще легко отделался; случилось так, что мимо проезжала ватага байкеров во главе с тридцатилетним внуком Раисы Леонидовны, Пашей, все еще жившим с бабушкой, бородатым, татуированным, бритоголовым крепышом, едва влезавшим в свои кожаные штаны, который непонятно как узрел и узнал Женю посреди мельтешивших рук и ног…

Женя ухватился рукой за качели, чтобы остановить вращение игровой площадки, отделения милиции, развязанного шнурка, дворничихи, вернувшейся за метлой. Осмыслив и переварив предыдущий диалог, дворничиха пожелала возобновить дискуссию, но передумала. Возможно, она решила, что справедливость восторжествовала и ее борьбу продолжат за нее правоохранительные органы. А может быть, почувствовала, что здесь происходит нечто необыкновенное, и боги в этой сцене не на ее стороне. Чудеса были! Были чудеса!

Как элемент пейзажа дворничиха сыграла свою роль. Ясность восприятия восстанавливалась.

– Катерина… – Женя произнес благоговейно, словно пробуя имя на вкус и форму, игнорируя гримасу начальника, в которой смешались пытливая подозрительность и опасение за благополучие подчиненного.

– Гражданин влюбился, товарищ капитан! – поспешил объяснить Дюша.

– Она танцует в балете, – Николай внимательно отслеживал Женину реакцию, словно проводил опыт с лакмусовой бумажкой. – Сегодня в четыре у нее лекция в МГУ. По искусствоведению.

– Откуда вы ее знаете? – услышал Женя собственный голос, звучавший будто бы издалека или под водой, а ноги уже порывались увлечь его в метро, на станцию «Университет».

– Поступило заявление пару недель назад. Ее отец пропал без вести. Один человек из охраны влиятельного бизнесмена, Макара Филипыча… – тут Николай произнес фамилию, часто мелькавшую в новостях. – До сих пор не нашли.

Несмотря на эту душещипательную новость, в Жениной груди засвербило теплое чувство – нас объединяют схожие проблемы; в том, чужом, мире модно одевающихся красивых девушек все так же, как у нас, там тоже случаются трагедии, там тоже бывает больно, страшно, печально, да он и сам видел это в ее глазах цвета майского неба, которое умеет и сиять, и плакать с одинаковой пронзительностью, и сейчас ей нужна его поддержка. Кажется, Дюша считывал его мысли как с бегущей строки, потому что произнес одно-единственное слово:

– Беги.

И Женя побежал.

– Степанов! – раздалось ему в спину. – Да подожди ты! Ты что-нибудь про нее знаешь?!

– Знаю! Ее зовут Катерина Бурмистрова! Она танцует в балете! У нее лекция в четыре!!!

Следующую фразу Николая Петровича Женя уже не расслышал в шуме автомобилей:

– Осторожнее с ней! Она с опасными людьми связана!

Потеряв аудиторию, Николай сурово повернулся к Дюше, критически оглядел его с ног до головы и пожаловался:

– Черт-те что происходит.

– Вообще или сегодня? – поинтересовался диджей, притопывая ногой и покачивая головой в такт музыке, тихо мурлыкавшей из наушников на шее. Покряхтев, Николай втиснулся в сиденье детских качелей по соседству с Дюшей.

– Что-то здесь не так. Совпадений не бывает.

– А мне по фейдеру. Я в судьбу верю.

Николай покосился на Дюшу почему-то с уважением. В большинстве своем Дюша милицию не очень любил и под пристальным взглядом капитана заерзал.

– Андрей. Диджей, – представился он.

– Николай. Капитан милиции.

После неловкой паузы Дюша поднял в воздухе ладонь, рассчитывая, что Николай хлопнет по ней своей ладонью в нерусском приветствии «хай-файв», и приободрил его:

– Джага-джага.

В ответ Николай Петрович тоже приподнял ладонь, имитируя Дюшин жест, но хлопать ею ничего не стал, не зная нынешних обычаев. В результате новые знакомые замерли с руками кверху, как будто клялись на Библии в голливудском фильме про судебный процесс, или как два индейца в почтительном «хау». Подумав, Николай добавил самое хиповое словечко, какое мог сочинить: