Дом Одиссея - Клэр Норт Страница 17

Ее советники уже собрались к тому времени, как она миновала дворцовые ворота, сняла покрывало, убрала растрепанные морским ветром волосы с лица, съела горсточку сыра с чесноком, лежавшего тут же на тарелке. А может, стоило бы сказать, что собрались советники ее мужа, представители мужского пола, которых Одиссей счел возможным оставить дома, когда уплыл в Трою? Она посещает их собрания, но лишь смотрит, не вмешиваясь, чтобы, когда Одиссей вернется, отчитаться: «О да, твои доверенные люди встречались, беседовали, изрекали глубокие мысли», а затем снова замолчать. Сегодня, однако, пока мужчины обсуждают текущие дела: ссору в гавани из-за цен на олово; посольство с севера, прибывшее, чтобы выторговать свободный доступ к узким проливам, охраняемым Итакой; сообщения от земледельцев Гирии и спор двух старейшин Кефалонии из-за украденных коров, – она даже не пытается сделать вид, что слушает. Сидит, подперев ладонью подбородок, и ни на что не обращает внимания. Она ждет. Пенелопа всегда ждет.

Двое из ее советников – а их осталось всего трое с отбытием Телемаха, – похоже, ничего не замечают. Пейсенор и Эгиптий кичились бы тем, что они люди военные, если бы только побывали под Троей. Старый солдат Пейсенор, одна рука которого заканчивается культей, а подбородок покрыт вязью сглаженных шрамов и щетиной, был назначен Одиссеем следить за защитой этих земель в отсутствие царя. Недавнее открытие, что божественные стрелы Артемиды делают для защиты острова больше, нежели собранная им из сопливых мальчишек полиция, заметно пошатнуло самооценку бывшего вояки. Он не пытался узнать, как удалось без его участия победить пиратов у берегов Итаки, и никогда этого не сделает. Одиссей, при всей своей говорливости, был не из тех, кто поощряет вопросы.

Эгиптий, похожий на струну, которая, ущипни ее, зазвенит не в лад, пытался по возможности прояснить вопрос, как защищается Итака. Заключение, к которому он пришел, было весьма мудрым: знание ответа на этот вопрос могло бы подвергнуть его жизнь опасности, а потому не стоило слишком уж в него углубляться.

– …Доставка древесины снова задержалась, торговец из Патры стал ненадежным поставщиком.

Третий советник, верный Медон, который любил, и любил, и любил, пока смерть не забрала его жену, и по-прежнему любит ее призрак так, словно она еще жива и царит в его сердце, искоса поглядывает на Пенелопу и, в отличие от остальных присутствующих, видит ее. Не просто горюющую царицу, а саму Пенелопу, такую, какая она есть.

– …И сейчас, конечно, они требуют золота за янтарь – золота! Как будто рассчитывают, что на таких условиях можно будет заключить выгодную сделку…

Эти мужчины нужны. Важно показать всем, что они принимают решения, даже если это не так. Они – еще одно покрывало, за которым царица прячет свое лицо, еще одна стена, охраняющая ее кособокий дворец.

– Нынче утром прибыл микенец, юнец по имени Пилад.

Эту новость сообщает Эгиптий. Он лучится самодовольством, оттого что узнал ее первым: услышал от Эвпейта, отца Антиноя, чья семья владеет доками и ни чуточки не любит напоминать об этом всем и каждому. Эгиптий всегда старался поддерживать дружеские отношения с отцами женихов, утверждая, что именно ради Пенелопы он живота не жалеет, посещая их пиры и распивая с ними вино, а о своем будущем при этом почти и не думает.

– Микенец? – В голосе Пенелопы волнение радушной хозяйки, и ничего более. – Может быть, у него есть новости о моем сыне?

Эгиптий и Пейсенор обмениваются утомленными взглядами. Почти двадцать лет от Пенелопы слышали фразу «Может быть, у него есть новости о моем муже», которой она оправдывала беседы на грани приличия с каждым купцом, моряком или бродягой, которого судьба заносила в ее дом. За первые пятнадцать лет это оправдание поистрепалось, и вот вам – еще один пропавший родственник, и опять этот жалобный взгляд, который она робко поднимает на всякого гостя, который хоть что-то может знать о ее потерянной семье.

И только Медон, глядя на Пенелопу, произносящую эти слова, видит разницу. Она – жена, которая едва помнит мужа, но еще она – мать, которая всегда знала, что однажды сын покинет ее, но не ожидала, что он так жестоко скроется под покровом ночи, пустившись в полное опасностей плавание даже без благословения.

«Иногда даже Пенелопа показывает, что у нее есть собственные нужды», – заключает он.

– Пилад – приятель Ореста, так ведь? – ворчит Пейсенор, стараясь избежать даже духа сентиментальности в беседе. – Близкий к царю?

– С материка идут слухи. – Эгиптий любит слухи с материка. – Говорят, что Орест нездоров.

– В каком смысле нездоров? Болен?

– В том смысле, в каком можно этого ожидать от человека, убившего свою мать.

Зал погружается в напряженное молчание. Крайне неловко уже то, что Клитемнестра была убита на их острове; еще хуже, что ни один из присутствующих не знает, что сказать, чтобы все остальные с удовлетворением вспомнили о своей роли в этом событии. Эти мудрейшие мужи Итаки здесь не для того, чтобы разбираться в нюансах.

Наконец Эгиптий прочищает горло, собираясь продолжить.

– Ну и… к прочему… отличные новости от Полибия и Эвпейта, которые все-таки решили работать сообща и снарядить два хороших корабля с экипажем на защиту острова.

Пенелопа застывает, в то время как Пейсенор едва пополам не складывается от облегчения.

– Наконец-то! – вздыхает старый солдат.

– Что они решили? – вырывается у Медона.

Эгиптий переводит взгляд с одного на другого, не зная, кому отвечать. Ему на помощь приходит Пейсенор.

– Если два самых влиятельных отца двух самых влиятельных женихов на островах все-таки решили объединиться ради защиты земли, которой, по их расчетам, когда-то будут править их дети, – это, несомненно, отличная новость! Берут ответственность! Проявляют желание! Не говоря уже о помощи с пиратами в местных водах – сплошная польза!

– Те двое не выносят друг друга почти так же, как их сыновья, – возмущается Медон. – Только один из сыновей сможет стать царем…

– Если тело моего мужа найдут… – вставляет Пенелопа, больше по привычке, как натренированная певчая птица.

Медон продолжает без малейшей запинки: почти все уже привыкли пропускать подобное мимо ушей.

– И наверняка у Антиноя, сына Эвпейтова, и у Эвримаха, сына Полибиева, всего одна задача, а именно: перерезать всех других женихов. Вы, значит, утверждаете, что их отцы внезапно обнаружили, что снова хотят стать друзьями? Для… чего? Чтобы служить Итаке, как будто они не злостные соперники, каждый из которых готов скорее разорвать наши земли на куски, чем увидеть своего врага на троне? Я этому не верю.

– Веришь или нет, – возражает Эгиптий, распрямляя сутулую спину, чтобы возвышаться над старым толстячком, – но это происходит.

Рот Медона приоткрывается, как у выброшенной на берег рыбы, но из него не вылетает ни звука. А Пейсенор, который решает подвести итог обсуждению, распаляется настолько, что рычит:

– Вреда не будет, если в море прибавится кораблей, а на них – людей. Мы, мореходы, рождены для этого!

Это утверждение настолько банально, что сам Пейсенор, кажется, поражен вырвавшимися из него словами, но уже поздно. Старый солдат как-то решил, что влюбился в женщину, которая хотела слушать – на самом деле слушать – все, что он говорил. Но однажды она заговорила, высказав робко, как птичка, свой взгляд на какую-то великую и захватывающую историю, что он рассказывал, и он понял, что все-таки не любит ее. Пейсенор, как и многие воинствующие особи, никогда не осмеливался полюбить, чтобы не обзавестись тем, ради чего непреодолимо хочется жить, и именно поэтому недавно обнаружил, что боится смерти.

На этом советники расходятся, остаются лишь Пенелопа с Медоном. Это допустимо: он слишком стар и хорошо знаком с ней, чтобы считаться настоящим мужчиной, а потому может составить компанию этой женщине, которую знает с тех пор, когда она была еще девчонкой. Несомненно, скажут люди, он утешает царицу, снова оплакивающую тяжкую долю пропавшего мужа и отсутствующего сына. Тога Медона, должно быть, просолена насквозь женскими слезами.

Однако вместо этого, стоит двери закрыться, она выпаливает:

– У Полибия