Мэрион Брэдли - Наследники Хамерфела Страница 2

— Я тоже молюсь об этом; мы росли вместе, а я и так уже стольких потерял… — вздохнул Раскард. И тут, не в силах сдержать гнев, крикнул: — Клянусь всеми богами! Если он умрет, моя месть будет ужасной…

— Замолчите! — сурово вымолвила девушка. — Если вам надо выговориться, дядя, уйдите в другое место, чтобы не тревожить раненого.

Герцог Раскард покраснел и, сразу как-то стушевавшись, умолк. Он прошел к камину и тяжело опустился в глубокое кресло, восхищаясь самообладанием и умом молоденькой родственницы.

Эрминии недавно исполнилось семнадцать. У нее была стройная фигура, рыжие, почти медного цвета, волосы и глубоко посаженные серые глаза. Она подошла к герцогу и хладнокровно посмотрела на него.

— Если вы хотите, чтобы Маркос выжил, обеспечьте ему покой…

— Понимаю, дорогая моя. Ты поступила правильно, вовремя меня образумив.

Раскарду, двадцать третьему герцогу Хамерфелу, уже перевалило за сорок. В волосах, некогда черных, мелькала седина, а глаза голубели, как пламя, если внести в него медь. Он был силен и мускулист, а обветренное лицо и подвижные, сухощавые члены придавали его фигуре сходство с коренастым деревенским кузнецом, от которого, собственно, и шел его род. Внешне он походил на человека, некогда жившего чрезвычайно активной жизнью, но с годами несколько поубавившего прыть. При взгляде на Эрминию черты его лица смягчились. Лерони вовсе не была похожа на его жену, умершую пять лет назад, когда Аларик, их единственный сын, только-только достиг подросткового возраста. Они воспитывались как брат и сестра; герцог умилялся, когда видел две рыжие головенки, одну кучерявую, другую с длинными косами, склонившиеся над учебником.

— Ты уже слышала новость, дитя?

Девушка опустила глаза. Ни от одного человека на тысячи лиг, обладающего хотя бы граном телепатических способностей, а тем более от опытной лерони, не мог укрыться исполненный боли мысленный диалог герцога и его старого слуги.

— Думаю, если б Аларик был действительно мертв, я бы знала об этом, — сказала Эрминия, и суровое лицо герцога просветлело.

— Молю бога, чтобы ты оказалась права, чиа[5]. Не зайдешь ли ты в оранжерею, когда закончишь с Маркосом? — И как бы невзначай добавил: — Захвати с собой звездный камень.

— Я приду, — ответила она, после чего вновь переключилась на раненого и даже не глянула вслед герцогу Раскарду, когда тот выходил из зала.

Оранжерея находилась на самом верхнем этаже, имела двойные окна и обогревалась несколькими печами, поэтому даже в холодное время года в ней зеленели деревья и цветы.

Герцог Раскард сидел в старом кресле с подлокотниками, глядя на простиравшуюся внизу долину, и размышлял, сколько битв повидала она при его отце. Уйдя с головой в воспоминания, он не слыхал раздавшихся за его спиной легких шагов и очнулся только тогда, когда Эрминия обошла кресло и опустилась на скамеечку у его ног.

— Как Маркос? — спросил он.

— Не буду обманывать вас, дядя, его рана очень серьезна. Стрела пронзила легкое, а когда он вырвал ее из груди, стало еще хуже. Но он все еще дышит, а кровотечение не возобновляется. Сейчас он спит, покой и благосклонная судьба позволят ему встать на ноги. Я оставила с ним Амалию. Она позовет меня, когда он проснется, а сейчас я к вашим услугам.

Голос ее был мягкий, как бы шуршащий, но вполне уверенный. Жизненные перипетии заставили ее рано повзрослеть.

— Скажите, дядя, зачем Маркос поехал по дороге и зачем с ним был Аларик?

— Ты, может быть, не знаешь, но прошлой ночью к нам прокрались люди Сторна и сожгли в деревне дюжину хижин, до следующего урожая у нас будет голод, поэтому наши люди совершили набег на земли Сторна, чтобы добыть пищу и отомстить за сожженные дома. Аларику не надо было идти с ними, водить людей — дело Маркоса, но один из сожженных домов принадлежал приемной матери Аларика, поэтому он заявил, что возглавит поход. Я не мог ему отказать — это дело чести, — Раскард тяжко вздохнул. — Аларик уже не ребенок, я не мог запретить ему делать то, что он считал своим долгом. Я попросил его взять с собой ларанцу[6], но он отказался, сказал, что расправится со Сторном силами одних только воинов. Когда они не вернулись к наступлению сумерек, я начал беспокоиться и вот нашел только Маркоса — единственного, кому удалось спастись, чтобы рассказать о случившемся. Они попали в засаду.

Эрминия закрыла лицо руками.

Старый герцог продолжал:

— Ты знаешь, зачем я позвал тебя. Как там сейчас твой племянник, девочка? Ты можешь его увидеть?

— Я попытаюсь, — мягко ответила та и достала бледно-голубой кристалл из специального мешочка, висевшего на шее. Герцог лишь мельком глянул на искрящиеся грани камня и тут же отвел взор; он хоть и был сильным телепатом, но никогда не учился обращению со звездным камнем, дающим возможность переходить на более высокие уровни энергий.

Раскард наблюдал, как Эрминия отрешенно склонилась над камнем. Глядя на ее юное лицо, герцог Раскард ощутил себя старым, усталым от жизни человеком, единственной целью которого была месть Сторнам, убившим его деда, отца, двух старших братьев, а теперь вот — единственного сына.

«О боги, молю вас, сделайте так, чтобы Аларик остался жив и не был разлучен со мной навеки. Ни сейчас и ни когда-либо…»

— Увидь его и скажи мне правду, дитя, — произнес он хрипло.

После необычайно долгой паузы Эрминия заговорила тихим, несколько неясным голосом:

— Аларик… брат мой…

И почти тотчас же герцог Раскард, войдя в телепатический контакт, увидал то, что видела она: лицо сына — копия его самого в молодости, — обрамленное кудрявыми, огненно-рыжими волосами. Юношеские черты его искажала боль, а рубашка была залита кровью. Эрминия побледнела.

— Он жив. Но его раны даже опасней, чем у Маркоса, — произнесла она. — Маркос выживет, если будет лежать, но Аларик… в легком все еще идет кровотечение. Ему очень трудно дышать… и он — без сознания.

— Ты можешь дотянуться до него? Можно ли залечить рану на таком расстоянии? — спросил герцог, вспомнив, что сумела сделать она для Маркоса, но девушка лишь вздохнула, на глазах у нее выступили слезы.

— Увы, нет, дядя, я постараюсь, но даже Хранитель из Башни Трамонтаны не смог бы лечить на таком расстоянии.

— Тогда можешь ли ты пробиться к нему и сообщить, что мы знаем, где он, и что мы придем либо спасти его, либо умереть?

— Я боюсь тревожить его, дядя. Если он проснется и сделает неосторожное движение, то может разбередить уже почти закрывшуюся рану в легком, тогда он обречен.

— Да, но, если он очнется и обнаружит, что попал в руки врагов, разве это не повергнет его в отчаяние, которое все равно окончится смертью?