Андрэ Нортон - Трое против Колдовского Мира: Трое против Колдовского Мира. Заклинатель колдовского мира. Волшебница колдовского мира Страница 20

В этом мире я без слов общался с бесплотными существами, занятыми чем-то не доступным моему пониманию, но я почему-то знал, что в их занятии есть какой-то тайный смысл. Дважды я возвращался в свое тело и, открыв глаза, видел перед собой женское лицо — каждый раз незнакомое. И в первый раз я видел его на фоне лунной ночи, а во второй — на фоне дневной голубизны и облаков.

Каждый раз, ощутив на себе мой взгляд, фея касалась меня рукой и тихо пела, а я вновь покидал и свое тело, и этот мир, смутно сознавая, что ищу не смерти, но жизненного обновления.

Пробудившись в третий раз, я почувствовал, что возле меня никого нет. Мой ум был ясен — каким не был с того утра, когда мне довелось связаться с проклятым жеребцом. Я по-прежнему лежал с приподнятой головой, что давало мне возможность осмотреть глиняный саркофаг, в который было замуровано мое тело. Глина высохла и затвердела на солнце. Никто больше не держал рук у меня на лбу и не пел заклинаний. Это обеспокоило меня, и я попытался повернуть голову, чтобы разобраться, где же я нахожусь.

11

Слева от себя я увидел крутой и круглый, как стенка чаши, склон. У его подошвы бурлила пузырями большая лужа грязи — того же красноватого цвета, что и глина, которой я был обмазан. Над ней струйками подымался пар. Я медленно повернул голову направо, и обнаружил почти ту же картину: такой же склон и под ним такая же лужа, только грязь в ней была погуще и пыхала, как забродившее тесто.

Среди этого бульканья и пыханья я вдруг различил какой-то вой — в котором слышалось столько боли, что во мне едва не пробудились недавние переживания. Какой-то зверь показался на кромке котловины и заскользил по ее склону. Он выгибал спину дугой, его движения были скованными и угловатыми, и я понял, что зверь сильно покалечен.

Это был снежный барс! Его густая шерсть была обагрена кровью, а на боку зияла рана — такая глубокая, что я заметил в ней белизну оголившегося ребра. Жалобно скуля, он полз по направлению к ближайшей луже грязи. Собрав остатки сил, зверь погрузился в лужу раненым боком и затих. Его морда была обращена ко мне. Барс больше не скулил, и я бы решил, что он мертв, если бы не было заметно, как он дышит.

Несмотря на то, что моя голова была приподнята, обзор был ограничен. Я разглядел еще несколько луж в этой впадине и возле некоторых — холмики грязи, которые могли свидетельствовать о других страдальцах, приползших сюда со своими болячками.

Я вдруг осознал, что боли, которые терзали меня, исчезли. У меня не было желания ни двигаться, ни ломать сковывавшую меня глиняную корку. Я чувствовал приятную истому и удивительную легкость во всем теле.

На высохшей грязи вокруг виднелось множество вмятин; они остались и в глине, наложенной на меня. Я попытался разглядеть следы получше. Мне хотелось знать, было ли то явью или я видел сон, будто лежу в грязи, весь истерзанный и окровавленный, а двое мохнатых существ и одно, покрытое чешуей, заляпывают меня глиной, послушные многоликой фее… О ней самой свидетельствовал лишь четко обозначившийся отпечаток руки, прямо над моим сердцем.

Тонкие пальцы, узкая ладонь — это был след, оставленный рукой человека, а не лапой зверя или рептилии.

Я взглянул на барса. Его глаза были закрыты, но, как и прежде, было заметно, что он еще дышит. Защитная корка грязи уже начала засыхать на нем. Ни с того ни с сего мне вспомнились Каттея и Кемок, и я подумал: «Сколько же времени прошло с того момента, как я покинул их, соблазнившись злосчастной приманкой?»

Во мне появилось неудержимое стремление действовать, и я попробовал пошевелиться, но засохшая, спекшаяся на солнце глина не позволяла мне двинуть и пальцем. «Пленник в каменном мешке!» — подумалось мне, и это открытие вмиг вытеснило из головы все другие мысли.

Не знаю, почему я не закричал во весь голос. Вместо этого я возопил мысленно, но обращался не к брату и не к сестре, а к той, которая существовала, быть может, лишь в моем воображении.

— Что ты намерена сделать со мной?

Тотчас что-то юркое заскользило по склону котловины в мою сторону. Я не встречал в Эсткарпе подобного существа. Да, это была ящерица — но необычная: она не вызывала чувства неприязни, какое часто испытываешь по отношению к рептилиям. Напротив, она была мне даже чем-то симпатична. Остановившись у меня в ногах и встав на задние лапки, ящерка запрыгнула на саркофаг и проковыляла ко мне на грудь. Она уставилась на меня глазками-бусинками, и я почувствовал, что ее узкая, увенчанная гребешком головка наделена разумом.

— Привет, — сказал я.

В ответ ящерица пискнула — странный звук для чешуйчатой твари — и тут же исчезла, мелькнув зеленой искоркой вверх по склону.

Ее появление удивительным образом избавило меня от страха навсегда остаться замурованным в глине. Во мне появилась уверенность, что ни ящерица, ни те, кто оставил меня в одиночестве, не хотели мне зла. Как мое самочувствие, так и поведение снежного барса подтверждало мою догадку — это место было целебным, неспроста сюда сползалось больное зверье залечивать свои раны. Очевидно, я тоже оказался здесь не случайно. Можно было не сомневаться, что в оазисе живительной силы нет места злу. Какое-то возбуждение, вызывающее даже покалывание в коже, говорило мне, что вот-вот должно произойти что-то важное.

Вскоре несколько больших ящериц соскользнули вниз по склону котловины; за ними неспешно спустились два мохнатых зверя, которые своими заостренными мордами и пышными хвостами напоминали лазающих по деревьям ленивцев, — мне доводилось видеть их в Эсткарпе, только они были гораздо крупнее.

Следом появилась моя фея. Она бежала по склону легко и проворно, темные волосы струились по ее плечам. Только вот были ли они в самом деле темными? Уже через мгновение те же волосы виделись мне рыжеватыми, а еще через минуту — соломенными. На ней была голубовато-зеленая облегающая тело туника, с широким, унизанным изумрудными камешками поясом; на тонких запястьях обнаженных рук поблескивали браслеты с такими же камешками, а на ремне, перекинутом через плечо, покачивался золотой лук и колчан со стрелами.

Мне удалось разглядеть одеяние, но как ни старался, я не мог уловить черты ее лица, и это меня раздражало.

— Кто ты? — спросил я напрямик, едва она склонилась надо мной.

Она засмеялась в ответ и коснулась рукой моей щеки, лба… У меня словно бы прояснилось зрение: я наконец увидел ее лицо или, возможно, одно из множества ее лиц, но увидел ясно — черты больше не ускользали, не изменялись.

Женщин древней расы трудно спутать с другими: их отличает правильный овал лица, несколько заостренный подбородок, маленький рот, большие глаза. Всеми этими чертами была наделена склонившаяся надо мной фея. Помимо того, в ней угадывалось нечто особенное, что-то отличающее ее от других людей. Она могла пленить любого мужчину.

Гвардейцы могут судить о женщинах, ибо не чураются их в отличие от сокольничьих. Я тоже никогда не сторонился прекрасного пола, но откровенно говоря, женщины древней расы несколько холодны. Возможно, это у них в крови, а может быть, их колдовские способности стали своеобразным барьером между ними и мужчинами. Во всяком случае, я не увлекся серьезно ни одной женщиной Эсткарпа, довольствуясь мимолетными встречами с ними. Совсем иное чувство пробудилось во мне при взгляде на незнакомку, склонившуюся надо мной. Я испытал волнение, доселе мне неведомое.

Рассмеявшись, она снова стала серьезной и пристально посмотрела на меня.

— Скорее, это я должна спросить тебя — кто ты. — Она не боялась показаться неучтивой.

— Я Килан из рода Трегартов, выходец из Эсткарпа, — ответил я безо всякой обиды, чувствуя ее власть над собой. — И в свою очередь, хотел бы узнать твое имя.

— У меня много имен, Килан из рода Трегартов, выходец из Эсткарпа, — передразнила она.

Я не смутился.

— Назови хотя бы парочку.

— Ты, я вижу, за словом в карман не полезешь, — сказала она с иронией. — Может, я и назову себя — но попозже.

— Так и я ведь не всякому называю свое имя, — сказал я.

Ее пальцы дрогнули, она слегка отстранилась от меня, и я испугался, что из-за этого черты ее лица опять утратят четкость, но этого не произошло.

— Я — Дагона, — сказала она. — А еще меня зовут Моркантой — Хозяйкой Зеленого…

— Зеленого Безмолвия, — перебил я ее и тут же спросил себя: «Может, все это — сказка?» Отнюдь. Передо мной была живая женщина, и я чувствовал успокаивающую прохладу, которая исходила от ее рук.

— Значит, ты меня знаешь, Килан из рода Трегартов? — спросила она.

— Скорее, я знаю кое-какие легенды, — ответил я.

— Легенды? — переспросила она. — Легенда — это сказка, в которой есть доля истины, а я не считаю себя порождением чьей-то фантазии. Но скажи мне, храбрый воин, уверенный в том, будто Дагона всего лишь легенда, — что такое Эсткарп и где он.