Ирина Котова - Королевская кровь. Книга третья Страница 20

Всем телом ощущались вспышки силы Владык, которые пытались синхронно разрушить их тюрьму, командовали — и все закованные драконы рвались вверх, но силы их крыльев и их магии не хватило для спасения.

И тогда же прозвучало проклятие виновным в предательстве. И приказ не тратить силы, уходить в анабиоз и держаться сколько возможно.

Его личным проклятием было то, что воины-драконы даже в анабиозе воспринимали окружающий мир — враг не должен иметь возможности подкрасться, в каком бы ты состоянии ни был.

И он, потерявший счет времени, застывший в камне, как мошка в янтаре, слышал и затухание сознания своих воинов, ощущал дыхание горы, треск и ворчание в ее недрах — земля живая, она постоянно в движении, и раз за разом вспыхивающая надежда на то, что это не просто судороги каменных жил, а разрушение их темницы, гасла, уступая место равнодушию.

Он умирал все эти сотни лет, и никак не мог умереть.

Он слышал, как меняются на поверхности времена года, как полосует по каменным склонам дождь и бегут вниз ручьи, как там, на свободе, гуляет ветер, как сходят лавины, как бегут стада баранов с живой, горячей кровью, как шуршат и осыпаются крошкой дряхлеющие камни.

Чувствовал вспышки тепла, когда кто-то из Владык отдавал всю свою силу заключенному в камень народу, чтобы была надежда выжить хоть кому-то. Владыки истекали потоками силы и умирали. Сначала самый старший и могущественный, Терии Вайлертин, отец Нории. Затем по убыванию силы. Нории был самым молодым и слабым, и он остался последним.

Слышал он и теплый голос, похожий на плеск веселого ручья по гладким солнечным камешкам, который пел ему о надежде, и сначала просил, а потом требовал держаться. Голос был женский и он уносил боль.

Иногда женщина плакала и просила прощения, что не доглядела. Потом снова пела, возвращая его в сознание, и обещала, что найдет выход, хоть сама и не имеет права трогать гору.

Иногда он думал, что это песни смерти, иногда — что игры обезумевшего сознания.

Была надежда, что со смертью Седрика заклятие падет. Нет, не пало.

Пало оно, как Чет узнал позднее, когда два проклятых трона опустело и сила крови Рудлог перестала сдерживать гору.

Он, растворенный в небытии, потерявший счет времени, медленно угасающий и ждущий смерть как прихода ласковой и милосердной матери, с давно уже перегоревшими и забытыми чувствами, запомнил только оглушительный нутряной вой лопающейся горы, ударивший по глазам свет, полет кувырком куда-то вниз, боль, восхитительную невыносимую боль от ломающихся крыльев и ног, холод катящейся вместе с ним лавины.

Сколько-то он пролежал без сознания.

Очнулся, жадно глотая свежий воздух, от которого голова болела так, что, казалось, еще несколько вздохов, и она лопнет.

Боялся открыть глаза — так больно было от света даже с закрытыми, и тыкался мордой вокруг, полз червяком, волоча за собой переломанные крылья, лизал сухим языком грязный, смешанный с каменной крошкой снег, чтобы хоть немного жидкости попало внутрь.

Была мысль просто лечь и умереть, но Четери был воином, лучшим из воинов, и не мог не сражаться.

Внизу снег стал таять, и второй раз он очнулся уже ночью, в луже холодной воды, и почти всю ее выпил. Когда пил, почувствовал привкус крови, и пополз на него.

На тушу первого горного барана наткнулся через несколько десятков метров, но полз до нее, останавливаясь и почти умирая от слабости и боли, полночи.

Сожрал за один укус и даже не почувствовал.

Следующий раз очнулся днем, солнце грело истерзанную шкуру, питало ауру, но он был так слаб, что лежал, не шевелясь и согреваясь, до вечера. А потом снова пополз на запах крови.

Ему повезло — в мешанине камней и тающего снега он нашел переломанное стадо. Лавина была такой силы, что даже легендарная живучесть горных баранов не спасла их. А он… он был покрепче этих животных.

Живая кровь подошла бы лучше, но выбирать не приходилось, и он грыз одну тушу за другой, чувствуя, как отступает боль, как сила возвращается в мышцы и срастаются изломанные кости. Так, на этом кровавом могильнике, он как падальщик, пропасся четыре дня. И только почувствовав, что восстановился, решился на полет.

Ему нужно было увидеть землю сверху, чтобы понять, что он не мертв, и что падение горы и последующие дни не привиделись ему в предсмертной агонии.

Но он был жив. В отличие от многих сородичей, оставшихся в горе. Он слушал, искал выживших, звал и у огромного, перегородившего долину с рекой осколка, и у будто срезанного ножом основания горы, и, наконец, наткнулся на останки трех дракониц. Они были мертвы еще до крушения горы, это точно.

После они с Нории прилетали к горе, и Владыка звал Зовом, но никто не откликнулся. Скорее всего, все были уже мертвы. А даже если нет — какая сила в мире способна перемолоть гигантский камень, не затронув находящихся в нем драконов, и выпустить их?

Но он надеялся. Что там, в горе, еще остались живые, что есть возможность спасти их.

Четери понимал ненависть слетавшихся во дворец выживших сородичей. Каждый из них пережил свой личный многовековой кошмар, и видел в красной деве Рудлог воплощение зла. Только воля Владыки удерживала их от расправы. А девчонка ходила с прямыми плечами, будто бросая вызов. И не признавая вины. Современный мир утратил понятие кровного долга, да и сколько поколений назад это случилось? Мог ли он осуждать ее за это?

Сам он не мог ненавидеть. Ненависть свою он пережил несколько веков назад, да и видел он, в отличие от других драконов, современный Рудлог — совсем другой мир, где никто не помнил о совершенном преступлении.

Пока драконий народ агонизировал под толщей горной породы, люди продолжали жить, рождаться, умирать, воевать и мириться, смеяться и пахать землю, дышать свежим воздухом и радоваться солнцу.

И он, выбравшись, тоже начал отчаянно вспоминать, каково это — жить. Парил под солнцем, летал к морю, гонялся за дельфинами; облетая Города, проводил оглушающие биением страсти ночи с так же тянущимися к живому теплу драконицами, пил сладкое вино, валялся в горячем песке, жмурясь от счастья, шутил, соблазнял служанок во дворце Нории.

Единственное, чего у него не было — это достойного противника. Мастер клинков скучал по настоящему бою, а из выживших разве что Нории позволял размяться хотя бы в десятую часть силы. Все его воины остались под камнем. Хотя… за всю его жизнь было только двое, с кем он мог сражаться так, что пела душа. Один был его учителем, драконом, он умер от старости, и Четери похоронил его со всеми почестями, как второго отца.

Второй был его учеником, человеком, и Мастер Клинков убил его в бою.