Джо Аберкромби - Полвойны Страница 20

— Медяха, – прошептал Колл, – Медь, медь, и… хоп! Серебро!

Перевернув ладонь, он мгновенно спрятал медную монету и вытащил серебряную, зажав ее между большим и указательным пальцами. Отчеканенное лицо королевы Лаитлин блеснуло в свете костра.

Плешивый нахмурился, наклоняясь вперед.

— Как ты это сделал?

— Ха! Я покажу тебе этот трюк. Дай на минуту кинжал.

— Какой кинжал?

— Твой кинжал. – Кол указал на его пояс. – Вот этот.

Красномордый подскочил.

— Ты чё делаешь с моим кинжалом, черт тебя дери?

— Чё? – Плешивый уставился на свой пояс, раскрыв рот. – Как…

— Единый Бог сердится на тех, кто крадет. – Колл благочестиво поднял руки. – Это все знают.

Черная рука Колючки зажала рот Красномордого, а ее черный нож пробил его шею. Почти в тот же миг голова Плешивого дернулась – Фрор вонзил топор ему в затылок, его глаза скосились, он что-то пробормотал, пустил слюни и завалился набок.

— Пошли, – прошипела Колючка, опуская труп на землю, – пока остальные не поняли, как и я, какой ты лживый мелкий проныра.

— Конечно, мой Избранный Щит, – сказал Колл, вытащил исчерченный рунами брус из скоб и открыл ворота.

Убийца

Посреди шторма мелькнула маленькая точка света, и Рэйт, словно пьяная от крови гончая, которую спустили с поводка, помчался туда.

Он несся по мокрой траве, держа в одной руке щит, а другой так сильно сжимая топор, что костяшки пальцев под лезвием заболели.

Мечи, конечно, симпатичнее топоров, но симпатичное оружие, как и красивые люди, склонно хандрить. Для мечей нужна сноровка, а Рэйт, когда накатывало боевое веселье, забывал об осторожности. Однажды он бил мечом плашмя по голове мужчины, пока и меч и голова не стали полностью непригодными для дальнейшего использования. Топоры не такие чувствительные.

Молния снова осветила небо – над морем чернел Оплот Байла, и гонимые ветром капли дождя словно застыли на миг, прежде чем тьма снова сомкнулась. Тот Кто Говорит Громом так близко проревел свое недовольство миром, что сердце Рэйта подпрыгнуло.

Он все еще ощущал на языке вкус последней буханки – солоноватый привкус хлеба, испеченного с кровью. Ванстеры думали, что это приносит удачу в оружии, но Рэйт всегда считал, что ярость важнее удачи. Он сильно прикусил зубами строительный клин. Однажды в запале он чуть не сжевал кончик своего языка и с тех пор всегда старался заклинить челюсти, если приближался бой.

Не было чувства, которое сравнилось бы с тем, что возникает, когда врываешься в битву. Ставишь всё на свою хитрость, волю, силу. Пляшешь на пороге Последней Двери. Плюешь Смерти в лицо.

В пылу он оставил далеко позади и Гром-гил-Горма, и Сорьёрна, и даже своего брата Ракки. Скользкие от дождя эльфийские стены и мерцающий огонек у их основания спешили ему навстречу.

— Сюда!

Паренек Отца Ярви держал фонарь, во впадинах его глуповатого лица собирались тени, и он указывал на дверь, спрятанную в углу башни позади него.

Рэйт ворвался в нее, оттолкнулся от стены, помчался по ступенькам, перепрыгивая по три за раз. Его рычащее дыхание эхом отдавалось в узком тоннеле, ноги горели, грудь горела, горели мысли – грохот металла, ругательства и крики усилились, когда он вывалился во двор.

Он заметил безумное мелькание напряженных тел, мерцание оружия, мороси и щепок; увидел, как рычит покрытая смолой Колючка Бату, и бросился за ней, изо всех сил круша всё, в самую середину схватки.

Его щит врезался в зубы воина, тот свалился, и меч выпал из рук. Другой отшатнулся, и копье, метившее в Колючку, качнулось в сторону.

Рэйт рубанул по кому-то, и тот заорал, дико, надломленно и словно металлически. Пихнул щитом, заскрежетавшим по другому щиту; зашипел, плюясь через клин в зубах; надавил буйно, свирепо, оттолкнул человека, который оказался достаточно близко для поцелуя, и его кровавая слюна забрызгала Рэйту лицо. Рэйт потянул его назад, ударил коленом, заставил споткнуться. А меч Колючки с глухим звуком глубоко врезался воину в шею и застрял там, пока тот падал. Она вытащила клинок, пнула человека в сторону, и он откатился, проливая кровь.

Кто-то упал, запутавшись в хлопающей парусине навеса. Кто-то кричал Рэйту на ухо. Что-то со звоном ударилось о его шлем, и все стало светлым, слишком светлым, чтобы видеть, но он слепо хлестал поверх щита, рыча и кашляя.

Его схватил какой-то мужик, и Рэйт врезал ему по голове обухом топора, врезал снова, пока тот падал, топнул по его сжатой руке, поскользнулся и чуть не упал на скользкие от крови и дождя камни.

Внезапно он перестал понимать, куда смотрит. Двор накренился и закачался, словно корабль в бурю. Он увидел Ракки, на его светлых волосах появилась кровь, когда тот ударил мечом. Гнев снова разгорелся, и Рэйт втиснулся рядом с братом, сцепил с ним щиты, пихаясь, бодаясь и рубя. Что-то врезалось в него сбоку, и он, споткнувшись, полетел через огонь, взметая искры.

Блеснул металл, и Рэйт дернулся прочь, почувствовал жжение на лице, что-то царапнуло по его шлему и сбило его набок. Он протиснулся мимо копья, попытался вколотить свой щит в рычащее лицо, но запутался и понял, что от щита остались одни обломки – две доски свисали с погнутого обода.

— Сдохни, падла! – прорычал он, но вместо слов из-за клина вылетела лишь бессмысленная слюна, и он замолотил по шлему, пока тот совершенно не смялся. До него дошло, что он бьет по стене, выбивая серые выемки в камне, рука гудела от ударов.

Кто-то оттащил его. Колючка, с черным забрызганным лицом. Она указывала красным ножом, и из ее красного рта вылетали слова, но Рэйт их не слышал.

Огромный меч рассек влажный воздух, расколол щит и в фонтане крови отбросил в стену человека, который его держал. Рэйт знал этот меч. Он носил его три года, прижимал к себе сильнее, чем любовницу в темноте, заставлял его петь от точила.

Гром-гил-Горм, громадный, как гора, шагнул вперед. Дюжины наверший – позолоченных и с драгоценными камнями – заблестели на длинной цепи. Его щит был черным как ночь, а меч – блестящим, как Отец Луна.

— Ваша смерть идет! – взревел он, так громко, что, казалось, где-то глубоко затряслись сами кости Оплота Байла.

Храбрость бывает хрупкой. Если паника охватывает человека, то распространяется быстрее чумы, быстрее огня. Воины Верховного Короля были согреты и счастливы за крепкими стенами, и не ждали от этой ночи ничего хуже жестокого ветра. А теперь из шторма восстал Ломатель Мечей во всей своей боевой славе, и все как один они сломались и побежали.

Колючка сразила одного топором, Горм попал другому по загривку и расквасил его лицо об стену. Рэйт выхватил нож, бросился на спину бегущего воина и колол, колол, колол. Потом бросился за другим, но ноги уже не слушались. Он сделал, качаясь, один или два неверных шага, оттолкнулся от стены и упал.