Ольга Болдырева - Без души Страница 20

— Братишка, — отсмеявшись, я повернулся к смертельно бледному Леше, — Что же ты так побледнел? Я не кусаюсь…

— Серёж, не смейся больше так, — он сказал это так тихо и чётко, что я даже не попытался усомниться в его серьёзности, — мне страшно.

— Не буду. Садись, сейчас я разморожу родителей. Хорошо, время у нас есть, можно попробовать.

Я сосредоточился, восстанавливая нос. Брат круглыми глазами следил, как кровь медленно впиталась в мою кожу, а те капли, которые оказались на столе, исчезли. Я послал небольшой импульс, и папа непонимающе оглянулся, пытаясь вспомнить, о чём мы говорили. Помогая ему, я ответил:

— Люблю фэнтези, а впрочем, мне ещё предстоит узнать, что я люблю и чем увлекаюсь. Мам, пап, вы извините, но я очень хочу спать. Сегодня получился сложный день. Да и вам надо о многом подумать, — и чтобы меня не стали удерживать, тут же поднялся из‑за стола. — А я в душ.

Родители и брат поспешно поднялись за мной. Леша смотрел на меня настороженно, пытаясь понять, что я могу ещё натворить.

— Конечно, тебе помочь?

— Нет, спасибо. Теперь я всё сам.

Пока я мылся, родители отпросились на завтра с работы, чтобы свозить меня к врачам. Я пытался себе представить, какой произведу фурор в сфере медицины, и уже заранее кривился от ассоциации скуки. Мне было необходимо действовать. Нельзя было останавливаться и замирать ни на секунду. Два года в этом мире. И столько нужно успеть сделать. Главное заставить себя. Иначе я не смогу отличить реальность от бреда и, закрыв глаза, останусь в холодной темноте.

Куда сложнее было осознать, что, несмотря на испытания, на годы заключения, на другую жизнь, в которой был отмерен не один десяток лет, я так и остался подростком. Мне просто не дали возможности повзрослеть. Маленький ребёнок, переживший нечеловеческую боль, разучится улыбаться и перестанет доверять взрослым, но он останется ребёнком, и полученная психическая травма остановит развитие его личности. Я замер на пороге совершеннолетия, когда сделал тот роковой шаг в другой мир… Самоанализ, сомнения, рефлексия — да, это есть, но теперь я никогда не смогу повзрослеть: фразы, жесты, мотивация — все осталось от того Серёжи, который давно сгнил в тюремной камере. Кто же я? В чем‑то подросток, в чем‑то старик.

Всего лишь вместилище Бездны, её слуга.

Я повернулся на другой бок, посмотрев, как из‑за неплотно прикрытых штор в комнату просачиваются бледные лунные лучи, и погрузился в сон без сновидений. Вот только шёпот продолжал меня преследовать. Казалось, ещё чуть — чуть, и я смогу разобрать слова.

Потом была улыбающаяся Бездна.

Когда‑то:

Мартин Тепранс сегодня вышел из двухнедельного отпуска. Грузный мужчина лет пятидесяти с рыхлым творожистым лицом и пышными усами, несмотря ни на что, любил свою работу. Ему доставляло несравнимое ни с чем удовольствие чувство превосходства. Все они — заключённые: насильники, маньяки, убийцы, извращенцы, невиновные, которые просто не угодили власти, — все они раньше походили на расфуфыренных павлинов, но здесь превращались в грязь под его ногами. Здесь он был господином: кого хотел — сажал на одну воду, кого хотел — оставлял и без неё, заставляя выпрашивать хоть маленький глоточек. Но больше всего ему нравилось унижать новеньких заключённых, показывая, что теперь они никто, и имеют меньше прав, чем их тени.

Зарплата, конечно, оставляла желать лучшего. Да и здоровью Бездна не очень помогала. Но всё‑таки Мартин ни за что бы не променял эту работу на другую.

И вот сегодня, вернувшись в тюрьму, он увидел новое досье. Новенький не успел пробыть здесь и одной недели. Уже предвкушая веселье, Тепранс мельком глянул на номер камеры, не смотря ни на имя, ни на обвинение.

Камера номер 2112 ничем не отличалась от таких же похожих камер. На этом этаже двери заменяли решетки, через которые можно было всё видеть. Мартин считал это прекрасной пыткой — быть всё время на виду у других. Кого‑то он, правда, отправлял по другим камерам: зачем ему безумцы, портящие весь вид? А заключенные в таких камерах сходили с ума быстрее всего: прямой контакт с Бездной, всё‑таки. Поэтому этаж почти пустовал. Только в конце длинного коридора слышалось невнятное бормотание.

Тепранс, дождавшись, когда стража покинет свой пост, неспешно подошел к камере. За решёткой, на полу, прислонившись к замшелой стене, сидел молодой мужчина едва ли старше двадцати пяти лет. Спутанные, неровно подстриженные волосы неаккуратными прядями падали на лоб, пытаясь прикрыть закрытые глаза узника. Дыхание заключённого было прерывистым, хриплым, а тонкие бледные пальцы с силой впивались в виски. Казалось, что он не услышал шум шагов. С минуту Мартин рассматривал заключённого. Было видно, что и до знакомства с Бездной жизнь неплохо потрепала мужчину.

— Ну и кто тут у нас? — растягивая слова Тепранс начал свою обычную речь. — Вижу, ты уже познакомился со стражей. И как, понравилось? Если хочешь, я могу попросить их чаще подходить к тебе. А там и Бездна станет заглядывать, она таких молодых смертников страсть как любит.

Мужчина никак не отреагировал на его слова. Даже не дёрнулся от резкого звука голоса. И не открыл глаза.

— Ты у нас глухой? Или уже сошёл с ума? — Мартин начал раздражаться. — Знаешь ли, я тут главный и могу устроить тебе настоящий ад. Ты этого так хочешь, парень?

Заключённый чуть повернул голову в его сторону.

— Итак, вижу, ты упрямый осёл. Может быть, ваша милость, скажете мне хотя бы своё имя и род? — после этого обычно происходило самое интересное. Заключенные реагировали на этот вопрос слишком резко, цепляясь за звук имени, как за нить, ведущую к спасению. Они кричали, надеясь вызвать сочувствие, и выли от стыда, когда Мартин вкрадчивым шёпотом начинал говорить, что, наверное, род отрёкся от жалкой грязи, что сейчас валяется под ногами надсмотрщика.

Мужчина равнодушно пожал плечами и убрал от лица пряди. Мартин увидел гноящуюся метку восточных кочевников. Насколько он помнил, только один человек сбежал из их рабства живым. Значит, это светлый спаситель Серег? Но почему он здесь? И тут, словно услышав его мысли, заключённый открыл глаза. Пустые, словно слепые, глаза, казалось, впивались в душу Мартина, желая её вырвать. Это длилось всего несколько секунд, и мужчина тут же отвернулся.

Тепранс не помнил, как он ушел с этажа и оказался в комнатах, где жили работающие здесь люди. Его била крупная дрожь, а сердце колотилось в бешеном ритме, словно пытаясь вырваться из грудной клетки. Несколько недель во снах его преследовал этот взгляд, заставляя просыпаться в холодном поту. Мартин старался свести до минимума маршруты, проходящие через этаж с камерой 2112. Но когда ему приходилось бывать на этом этаже, он видел, что узник практически всё время лежит спиной к решётке.