Александр Волков - Владигор. Князь-призрак Страница 21

И вот тогда-то и случилось такое, отчего все трое собутыльников не то чтобы совсем лишились языков, но слегка тронулись умом, отчего их речи стали распадаться на отдельные, никак не связанные между собой слова, как-то: патлы… пузыри… мертвяк вонючий… и прочие, запись коих вряд ли внесет ясность в суть случившегося в ту ночь на берегу заросшего ряской пруда.

Картина, составленная из этих невнятных и, прямо сказать, не совсем трезвых, восклицаний, вырисовывалась совершенно дикая и невозможная. Когда дождь якобы внезапно утих, ряска вдруг вскипела пузырями и на поверхности показалась облепленная водорослями голова утопленника. Выглядывавшие из-под лодки собутыльники сперва согласно потрясли головами, мол, не мерещится ли им то, что они видят, но, когда страшное существо стало шумно отфыркиваться и стряхивать ряску с перепутанных волос, под лодкой затихло всякое движение, ибо очевидцы вмиг уподобились тем самым булыжникам, что наполняли лежавший на дне пруда мешок.

«Утопленник» не обратил ни малейшего внимания на произведенный им фурор. Он вылез на берег в двух шагах от перевернутой лодки, отряхнулся, отжал длинные соломенные патлы и тряпку, облепившую его костлявый крестец, и, поеживаясь от ночной прохлады, скрылся в густом придорожном кустарнике.

Заплечных дел мастеров хватились в замке лишь на следующий вечер, когда Ерыга приволок из кабака очередного бродягу, под хмельком сболтнувшего ему о том, что он своими глазами видел «истинного князя» во главе тьмы кочевников в низовьях Чарыни. Усердных работников «кнута и дыбы» искали всю ночь, и лишь под утро один из рыбаков случайно увидел под опрокинутой на берегу лодкой три пары сапог, бурых от запекшейся крови.

В замок всех троих пришлось нести на носилках, ибо идти своим ходом они были не в состоянии. Они только мычали, сводили к носу выпученные глаза и корявыми дрожащими пальцами указывали на темное пятно чистой воды посреди нефритовой поверхности пруда. Рыбаки пошарили в том месте баграми, но вытащили всего лишь обрывок веревки, которой был обвязан мешок. Тут палачи опять впали в столбняк и не очнулись даже тогда, когда их привели в замок, попарили в бане и поставили перед каждым по ковшику водки, настоянной на молодых побегах можжевельника.

Разговорились они лишь к ночи, и не просто разговорились, а стали в голос вопить такую дичь, что подняли с постели самого Десняка. Он накинул на плечи шерстяной халат, расшитый странными горбатыми зверями с плоскими утиными мордами на длинных гусиных шеях, спустился в клеть, где сидели прикованные к лавкам душегубы, и, вслушавшись в их истерический бред (до чертей допились, не иначе!), отправил к пруду Ерыгу.

Тот, вернувшись к утру, показал Десняку пустой мокрый мешок и длинный обрывок веревки, которой для верности удавили лицедея перед тем, как бросить его в воду. Десняк нахмурился, покрутил в руках веревку, пробуя ее на разрыв, а когда она не подалась, приказал доставить в его верхнюю каморку болтуна, схваченного на другой день после пыток неизвестно как и куда канувшего лицедея.

Болтун оказался тщедушным мужичонкой с черным от солнца и сморщенным, как изюм, личиком. По-синегорски говорил он не вполне твердо, объясняя это тем, что давно не был в здешних краях, а когда Десняк стал расспрашивать, в каких землях ему довелось постранствовать, начал рассказывать столь многословно, что Десняк остановил его, вызвал писаря и приказал тому записывать за бродягой слово в слово.

Мужичок сперва струхнул при виде роскошного чернильного прибора с рубиновыми печатями и золотой, усыпанной алмазами стопкой для перьев, но когда перед ним поставили ковш с вином — решительно отстранил питье смуглой ладонью и, потеребив редкую курчавую бородку, продолжил свой рассказ с того самого места, где его прервал приход писаря.

Странник говорил, лучина трещала, отражаясь в его черных маслянистых глазках, писарь скрипел гусиным пером, а Десняк нависал над столом, посыпая тальком свежие строки и беличьим хвостом смахивая опадающие угольки с развернутого свитка. Бродяга рассказывал об огромных песчаных пустынях, над которыми возникают в небесах недостижимые видения каменных городов, о степных наездниках, на всем скаку попадающих копьем в обручальное кольцо, о дорогах, вымощенных каменными плитами, о холмах из человеческих черепов по обочинам этих дорог, о всадниках, закованных в гравированные стальные панцири вместе со своими конями подобно гигантским черепахам, столь же неуязвимым и беспомощным, как они.

Десняк не перебивал, и даже когда странник пускался в подробные описания уже известных ему вещей, не останавливал его, продолжая терпеливо помахивать над свитком беличьим хвостом и с треском запаливая от огарка новую лучину. Он терпеливо ждал, когда мужичок сам собой перейдет к тому, что интересовало его больше всего, но тот говорил о чем угодно, кроме белокурого вождя степных кочевников, якобы ограбившего груженный шелками и пряностями купеческий караван на покрытом вечными снегами перевале. Десняк понимал, что этот лихой атаман мог не иметь никакого отношения к истинному наследнику синегорского княжения, — мало ли отчаянных вояк выросло и разлетелось по свету из украденных и проданных в рабство синегорских пацанов! — но сам факт настораживал и, при всей отдаленности, требовал к себе особого внимания.

До налета на перевале странник добрался только под утро, когда ночная тьма в окошке каморки сменилась синим предрассветным туманом, а петушиная стража пустила по кругу третью перекличку. Белокурый вождь, по описанию странника, был горбат, но чрезвычайно широк в плечах, прикрытых полосатой шкурой зверя, мордой похожего на синегорскую рысь.

— У него морда на шлем была напялена или как? — перебил Десняк.

— Нет, нет, господин хороший! — замахал руками странник. — У него и шлема-то не было, один ремешок вокруг головы, чтобы волосы в глаза не лезли.

— Так откуда ж ты тогда знаешь, какая у того зверя морда? — Десняк зевнул и помахал в воздухе беличьим хвостом.

— Как не знать, господин, когда я таких зверей живых видел! — воскликнул бродяга, выдернув из жидкой бородки длинный волнистый волосок.

Поняв, что белокурый горбач никак не может сойти за синегорского князя, Десняк еще немного поговорил с бродягой о разных чудесах, до которых был большой охотник, а затем приказал накормить своего ночного собеседника и дать ему выспаться. Когда странника увели, Ерыга, слушавший весь разговор из ниши за настенным ковром, начал было хмуриться и бормотать что-то насчет каленых игл под ногти, но Десняк без слов вытянул его тяжелой плетью и приказал писцу на две луны перевести слишком ретивого опричника на тихое прохладное место ночного привратника.