Андрэ Нортон - Берегись ястреба. На острие меча Страница 21

Приятно было почувствовать себя чистой, свободной от пота и пыли; к тому же она растёрлась ароматными листьями. Тирта редко позволяла себе такую роскошь, но сейчас решила отпраздновать своё достижение: ведь она сделала то, что почти всеми считалось невозможным, — благополучно миновала эти проклятые горы.

Завернувшись в плащ, она снова прислушалась. Здесь царили шумы, каких не услышишь в изуродованных вершинах, через которые они прошли. Тирта вслушивалась в шорохи мелких зверьков, занятых своими ночными делами. Пошевелился на своём насесте сокол, взглянул на неё яростными хищными глазами, похожими на глаза хозяина. Она не пыталась прикоснуться к нему мысленно.

Птица полностью принадлежит фальконеру, этого Тирте с ним никогда не разделить. Они могут есть одну и ту же пищу, испытывать одни и те же неудобства (хотя не признаются друг другу), возможно, разделять общие страхи и неприязнь, если для этого есть причина. Но между ними существует и всегда будет существовать преграда.

Тирта наклонилась и в каком–то порыве бросила в угольки перед собой щепотку сухих трав из пакета. Вначале дымок, потом запах. Она глубоко вдохнула, пытаясь заполнить лёгкие. Сегодня она должна увидеть сон!

Но не старый сон. Теперь ей нужен проводник, нужно узнать дорогу.

Ещё в детстве она узнала кое–что от одной Мудрой Женщины, хотя сама этим никогда не пользовалась, так как ей говорили, что средство это очень эффективное. Тирта всегда стремилась владеть собой и потому опасалась таких предвидений, которые можно вызвать по своей воле. К тому же тогда она была одна и не знала, сколько продлится видение и как подействует на неё. Сегодня она путешествует не одна, и этой ночью она узнает, что сможет. Она вдохнула вторично, чувствуя, как её охватывает странная лёгкость. Это не Сила, нет. Она только понадеялась, что к ней придёт видение, видение из другого источника.

Глава седьмая

Тирта завернулась в плащ, отказавшись от еды: то, чего она хотела, лучше всего достигается на пустой желудок. Если бы она последовала полному ритуалу, то постилась бы целый день и постаралась очистить поверхность сознания от всех мыслей. Ей придётся довериться фальконеру: то, чем она собиралась заняться, с его точки зрения представляло собой колдовство, которому он не доверяет, но ей оно было необходимо. Тирта постаралась в ясных и решительных словах обрисовать положение. В конце концов он ведь дал клятву; поэтому то, что она делает, он не может отвергать, конечно, если это не угрожает им обоим.

Сознание Тирты уже поплыло, какое–то время она ещё понимала, что находится в лагере, но перед глазами всё затянуло серой пустотой. И вот она полностью погружается в эту серость, как перо или лист, унесённый ветром, в пустоту без сущности и без управления, она плывёт в ней, твёрдо помня о своей цели.

Но вот она выныривает из пустоты и видит всё кругом очень чётко, и на этот раз перед ней не Дом Ястреба. Перед ней с обработанного, но вытоптанного участка поднимается едкий дым. Некоторые растения она узнает: из них получают лечебные мази. Тот, кто здесь жил, выращивал эти дары земли.

Едкий запах пожара перекрывает запах пролитой крови. И ещё один запах, совершенно отвратительный. На какое–то мгновение Тирте кажется, что это всё–таки Дом Ястреба, что она видит его после нападения Ивь–яна.

Но хоть она никогда не видела весь Дом Ястреба, этот кажется ей гораздо меньше. Нет, это не останки Большого Зала владения лорда, скорее небольшая ферма.

Среди вытоптанных трав лежит собака. На боку её рваная рана, сквозь неё видны белые рёбра грудной клетки. За мёртвым животным лежит ещё одно тельце, маленькое, съёжившееся, словно презрительно отброшенное в сторону. Тирта понимает, что всё это ей показывают по важной причине, и потому заставляет себя приблизиться к мертвецу.

Ребёнок, девочка, лежит лицом вниз, и лицо милосердно прикрывают распущенные волосы. Невозможно не увидеть, какому зверскому обращению подверглось это хрупкое изломанное тело, выброшенное после смерти, как мусор. В Тирте вспыхивает пламя смертельного гнева. Она многое повидала за годы боли, смерти и трудностей; она считала себя недоступной для легко возбуждаемого сочувствия. Но теперь часть её, давно спрятанная и погребённая, снова ожила.

Этот мёртвый ребёнок — она знает это несомненно, может быть, благодаря тому, что снадобье усилило её дар, довело его до предела, — не единственный погибший. В горящем здании лежат другие, с ними обращались так же жестоко, использовали, убили и выбросили. Нападавшие наслаждались беспомощностью своих жертв, выплеснули на них всю свою жестокость. Они могут называть себя людьми, но на самом деле ничем не отличаются от твари, которую они с фальконером убили в горах. Только, может быть, сильнее и опаснее.

Тирта не может сказать, почему видение привело её сюда. Она пытается справиться со своим гневом, освободиться от него, чтобы понять значение увиденного. Потому что она не верит, что единственная цель видения — предупредить её. Есть другая и гораздо более важная причина призвать её, чтобы она стала свидетельницей убийства и насилия.

Она движется, не по своей воле, а так, словно едет верхом на лошади, которой не может править. Принуждение несёт её мимо горящего дома в ограждённое каменной стеной поле, где растёт молодая пшеница. Всходы вытоптаны всадниками, много раз проезжавшими по полю. Всадниками? Нет, охотниками!

На неё обрушивается впечатление смертельной охоты. Она видит следы и представляет себе, что здесь происходило. Какую добычу они преследовали?

Некая сила ведёт её, привлекает к груде камней в углу поля. Рядом пролом в стене: должно быть, камни навалили, чтобы закрыть этот пролом. За ними узкая щель. Такая узкая, что Тирте кажется: никакое тело туда не втиснется. И в этой щели другой ребёнок. Мёртвый?

Нет! Этот жив, и сознание его полно страха. Это ребёнок, за которым гнались, сейчас почти полностью отключился от мира, он отказался от жизни, но в нём ещё остаётся слабая искорка личности.

Тирта просила проводника для собственных целей. Казалось, знание, которое она искала, не имеет значения для Силы, которую она так торопливо вызвала. Но на самом деле имеет. Её призвали, её используют, и на это требование невозможно ответить отказом.

Она открыла глаза и увидела ночь, небольшой костёр, сидящего перед ним фальконера. В руках у него меч–кинжал, и рукоять его светится ярким требовательным светом; склонив голову, он смотрит на этот свет.

Видение подталкивало её, требовало поторопиться.

— Мы должны идти!