Александр Слепаков - Повесть о советском вампире Страница 23

Она пробовала расспрашивать его, но он отвечал жестами и междометиями. Вообще, он не был похож на других мужчин. После него городские мужчины, с которыми она была знакома, казались ей такими неестественными, делаными. Он же ничего не изображал, но все его жесты, слова – довольно, впрочем, краткие и скупые – так прямо и непосредственно выражали его чувства, что казались красивыми, полными обаяния. И на простого деревенского мужика он был тоже не похож: стройный, прямой, гибкий, идет, едва земли ногами касается. Акробат? Танцор? Вообще, кто?

Она сказала:

– Мы уезжаем через неделю. Ты приедешь ко мне?

– Нет, – ответил он.

– Почему? – удивилась она.

– Мне пока нельзя далеко уходить. Мне надо тут быть, – сказал он.

– У тебя дела? Чем ты вообще занимаешься? – пыталась расспросить его Иевлева.

– Я днем сплю, – сказал Фролов.

– Почему? – удивилась Иевлева.

– Потому что я ночью не сплю, – сказал Фролов.

– Ты сторожем работаешь? Стережешь что-то по ночам? – выясняла Иевлева.

– Я ничего не стерегу, – ответил Фролов.

– А почему ты не спишь? – удивилась Иевлева.

– Я не могу ночью спать. Ты засыпаешь, а я не сплю, – ответил Фролов.

– Почему ты ночью не спишь, у тебя бессонница? – спросила Иевлева.

– Нет. Я сплю днем. Ты ночью спишь, а я – днем, – объяснил Фролов.

– Я тебе таблетки дам, ты уснешь, – предложила Иевлева.

– Я без таблеток усну. Но потом, когда солнце встанет, – сказал Фролов.

– А когда же ты работаешь? – удивилась Иевлева. – Не можешь же ты только по ночам ходить, а днем спать. Что-то же надо делать. Где ты работаешь, где живешь? Кто ты по профессии?

– Счетовод, – сказал Фролов.

– Как-то ты не похож на счетовода, – заметила Иевлева.

– Я уже не работаю, – ответил Фролов.

– Почему? – удивилась Иевлева.

– Меня уволили, – Фролов отвечал кратко.

– По какой причине? – допытывалась Иевлева.

– Таких, как я, с работы увольняют, – признался Фролов.

– Но почему? – не унималась Иевлева.

– У меня документов нет. Без документов нельзя, – отвечал Фролов.

– А где же твои документы? – не могла ничего понять Иевлева.

– Участковый забрал, – сообщил Фролов.

– Так пусть он отдаст, – удивилась такому простому решению проблемы Иевлева.

– Он не может отдать. Он в район послал, – сказал Фролов.

– А почему он забрал твои документы? Я к нему завтра пойду. Он как миленький отдаст, – пообещала Иевлева.

– Он не отдаст, – заверил Фролов.

– Да что ты такое сделал, что у тебя документы забрали? – ничего не понимала Иевлева.

– Да тебе участковый сказал, – напомнил Фролов.

– Да перестань. Он какую-то ерунду говорил про вампиров. Стыдно слушать. Бред какой-то, – отмахнулась Иевлева.

– Ты ему не поверила? – спросил Фролов.

– Я в психушке не лечусь, чтобы в такое верить, – заверила Иевлева. – Сказки эти пусть местным бабкам рассказывает.

– Участковый за нами ходил каждую ночь, пока солдата не подстрелил. Он за тебя боится. Из-за меня. Он однажды пришел, когда ты спала. Видел тебя голую. С тех пор успокоиться не может. Только о тебе и думает. Так его прихватило, как пацана в семнадцать лет. Он, когда тебя видит, портфель держит перед собой и на лавку садится. А потом еще сидит, ждет, когда можно будет встать и идти. Не пойдешь же так по улице, люди же кругом. И он боится, что я с тобой сделаю что-то страшное. Он хотел меня застрелить, чтобы тебя спасти. Но у него в голове путается от этого состояния, и он ошибся, принял за нас других людей в темноте. И подстрелил солдата. А хотел – меня.

– Я не понимаю. Чего он боится? – удивлялась по инерции Иевлева.

– Он знает, кто я, – признался Фролов.

– А кто ты? – никак не понимала Иевлева.

– Он тебе говорил, – опять напомнил Фролов.

– Да брось. Не верю я в эти бредни! – возмутилась Иевлева.

– Как знаешь, – сказал Фролов.

– Но ведь это неправда! – пыталась неуверенно спорить Иевлева. – Что за чепуха?! Ты не можешь быть мертвым, у тебя теплое тело. Мне только не рассказывай, что ты – мертвец. Я два года в мединституте училась. Я мертвецов видела.

– Да, конечно, – не возражал Фролов.

– Ты не беспокойся, – уговаривала скорее себя Иевлева, – я тебя силой на себе женить не стану. Не хочешь – не надо. Только мне эти сказки не рассказывай.

– Жениться я не могу, – сразу ответил Фролов.

– Ну и не надо, мне и так хорошо, – сказала Иевлева. – И потом, не могу же я выйти замуж за человека, который ничего мне про себя не говорит, а только намеки какие-то дикие делает. Кто ты, в конце концов? Шпион, цыган, вор?

– Я не цыган, – только и сказал Фролов.

– Слава богу, хоть это выяснили. Я о тебе знаю только, что ты не цыган, – улыбнулась Иевлева.

– Да, я не цыган, – согласился Фролов. – Ты не бойся. Я ничего плохого тебе не сделаю. Я не хочу. Я научился. Тебе же не плохо после меня?

– Плохо, – улыбнулась женщина, – мне хорошо с тобой, после тебя плохо и хорошо только опять с тобой.

– Я не про это спрашивал, – сказал Фролов. – Ну ладно. А этот твой друг, который вино пьет и руками размахивает, ему не плохо?

– А он тут при чем? – удивилась Иевлева. – Ты же мужчинами не интересуешься, надеюсь?

– Это не то, что ты подумала, – ответил Фролов. – Но… он хорошо себя чувствует?

– Он алкоголик, – ответила Иевлева. – Выдающийся поэт. Но тебе не соперник. Ты вообще вне конкурса.

– Конечно, – согласился Фролов.

– Ну, от скромности ты не умрешь, – улыбнулась Иевлева.

– Да, конечно, не умру. Но это не то, что ты думаешь.

– А что? – спросила Иевлева.

– Если хочешь узнать обо мне, посмотри у него на левой руке, на запястье, и на левой ноге, на щиколотке…

– И что же я увижу? – спросила Иевлева.

Но вместо ответа она увидела его взгляд, почему-то испугалась, и от этого испуга ее накрыла такая волна, что, когда он вошел в нее, она опять чуть не потеряла сознание и после этого опять провалилась в сон. И проснулась на своей кровати в общежитии. И стала думать, а не сходит ли она все-таки с ума. Она даже не знала, как его зовут.

29. Осмотр тела поэта

Утром первым делом она осмотрела указанные места на теле поэта. Поэт не возражал, он привык к заботе о себе дам разного возраста, так как сам о себе заботиться он то ли не мог, то ли не хотел. Он подчинялся, делал то, что ему говорили, не сопротивлялся, пока ему давали выпить. Женщины же, влюбленные в его поэзию, в выпивке не отказывали. Они были реалистками, понимая, что хронического алкоголика лишать выпивки жестоко, а главное, бессмысленно. Тем более что он в пьяном состоянии только впадал в транс и читал стихи. А стихи его были очень красивые, и сам он был ничего из себя мужчина. Вполне очень даже. И заботиться о нем было делом естественным, так как стихи его, конечно же, никто не печатал, они были «безыдейные», жить ему было негде, и городская интеллигенция фактически содержала его как общую собственность. И в первую очередь занимались этим дамы, потому что они умнее и добрее. И беспомощность будит в них материнский инстинкт.