Дина Лампитт - Уснуть и только Страница 23

Маргарет, зевая, уселась в постели:

– Я собиралась вместе с Коггером съездить во дворец, у меня приготовлена битая птица в подарок архиепископу. Если хочешь, поедем вместе.

И хотя Маргарет знала, что должна была предложить дочери сопровождать ее, на секунду она все же пожалела о вырвавшихся у нее словах. Застарелое чувство зависти вновь овладело ею: будь воля Маргарет, ее бы никогда не видели рядом с Ориэль, чтобы редкая, изысканная красота дочери лишний раз не подчеркивала уродство матери.

Поглядев на дочь из-под полуприкрытых век, Маргарет увидела изящный абрис скул, водопад золотых волос и яркие, как васильки, глаза.

– Ты красивая, – задумчиво вздохнула она.

Ориэль порозовела от смущения:

– Нет, мама, что ты, я обыкновенная. Вот ты по-настоящему красивая.

Маргарет уставилась на дочь. Впервые в жизни их беседа с Ориэль приняла такой оборот.

– Что ты говоришь, Ориэль? Посмотри на себя и на меня. Я похожа на ведьму: толстый широкий нос, маленькие глаза.

– Но, мама, ты всегда такая яркая, живая, а я бледная, робкая. Рядом с твоими красками я всего лишь тень.

Маргарет медленно переваривала услышанное. Неужели умение искусно краситься и эффектно одеваться может заменить красоту? Или, может быть, когда она бывает в ударе, ее способность вести блестящую беседу ослепляет слушателей?

– Ориэль, – внезапно вырвалось у Маргарет, – ты любишь меня?

– Ты же знаешь, что да, мама, – без малейшего колебания ответила дочь.

Они молча рассматривали друг друга. В те трудные времена было не принято открыто выражать свои чувства, в том числе между родителями и детьми. Слова нежности и любви с трудом сходили с языка и тех, и других. Сыновей производили на свет для продолжения рода, для военных подвигов, для того, чтобы они превзошли отцов. Дочери годились лишь для того, чтобы удачным замужеством упрочить положение семьи, завязать новые связи. Весь уклад семейной жизни был сосредоточен вокруг этих интересов. Для всего, что касалось чувств, места уже почти не оставалось.

– Мы обязательно выедем сегодня, – в щедром порыве нежности пообещала Маргарет. – Ты и вправду можешь сопровождать меня в Мэгфелд.

Ориэль слегка вздрогнула, ее щеки вдруг побледнели:

– Мне снилось, будто в лесу на моем пути встретился незнакомец, но, конечно же, я все равно поеду. С теми, кто сидит дома, никогда не происходит ничего интересного.

Маргарет с упреком взглянула на дочь.

– В твоей жизни еще будет много интересного, когда отец найдет тебе подходящего мужа, дитя мое.

Ориэль ничего не ответила.

Еще раньше, чем дамы из Шардена, в этот день встал и оделся Маркус Флавье. Его длинные пальцы с привычной быстротой и ловкостью справились с многочисленными пряжками и завязками. Все вокруг почему-то вызывало его недоверие, лицо Маркуса было суровым и мрачным, плечи и все тело находились в напряжении, как будто он постоянно ожидал нападения и в любой момент готов был броситься на врага. Вчерашняя победа казалась ему чересчур легкой. Архиепископ принял к себе на службу и Маркуса, и сэра Поля с такой готовностью, почти не задавая вопросов, что можно было подумать, будто он был осведомлен об их приезде и заранее ожидал его.

Надевая куртку, Маркус перебирал в памяти события предыдущего дня. Они с сэром Полем предстали перед архиепископом после полудня, когда солнце уже начало клониться к закату. Сидя на скамейке в саду, хозяин Мэгфелдского замка был занят чтением рекомендательного письма от аббата, которое заранее было послано с нарочным. Наконец, Стратфорд поднял голову и взглянул на них:

– Аббат пишет, что вы излечили его от болей и потери аппетита благодаря знанию арабской медицины, сэр. Он сообщает также, что вы и ваш оруженоеец желаете поступить на службу в Англии, покамест король не рассмотрит и не решит ваше ходатайство.

– Совершенно верно, милорд. Я осмелился предположить, что, возможно, вы знаете дом, где мы могли бы быть полезны.

Прозрачные и холодные, как кристаллы льда, глаза обратились на собеседника:

– Сведущий в травах и лечении рыцарь везде будет принят с радостью. Что же до вашего оруженосца…

Архиепископ замолчал и внимательно осмотрел Маркуса с головы до ног.

– Вы выглядите так, будто никого и ничего не боитесь, – наконец сказал он. – Это действительно так?

Необычный вопрос привел Маркуса в замешательство, и он не нашелся, что сказать. Не изменив выражения лица и не повысив голоса, архиепископ потребовал:

– Ну же, отвечайте!

– Милорд, я страшусь того же, чего и большинство людей: умереть в мучениях и боли, получить увечье, стать калекой.

– А боитесь ли вы необычного? Таких вещей, которые другие сочли бы странными?

– Это зависит от обстоятельств, милорд.

Стратфорд погрузился в столь долгое молчание, что Поль в конце концов не выдержал и, вежливо кашлянув, спросил:

– Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы приютить нас, милорд?

Губы архиепископа раздвинулись в улыбке, хотя взгляд оставался таким же холодным.

– Я думаю, вы оба можете остаться здесь, – произнес он. – Я уверен, что вы будете мне весьма полезны.

Слишком уж легко это случилось, думал Маркус, проходя между колоннами. Что-то иное лежало за решением архиепископа. Если бы речь шла не о дворе самого примаса английской церкви, Маркус решил бы, что их заманивают в ловушку. Он ступил во внутренний дворик, и его с новой силой охватили сомнения. Что же за всем этим кроется? Что за тайны хранят эти стены? Чего на самом деле хочет от них архиепископ?

Услышав чей-то мягкий, тихий голос, Маркус вздрогнул от неожиданности. Его рука мгновенно взметнулась к висящему на поясе мечу. Никого не увидев, он уже собрался продолжить свой путь, как вдруг к его ногам упала роза. Маркус поднял голову. Верхние ветви деревьев еще были скрыты пеленой утреннего тумана.

Раздался шаловливый смех, и тот же голос позвал:

– Сюда, сюда, выше!

Там, наверху, на одной из горизонтальных толстых веток сидел человек с проказливой, лукавой физиономией и шапкой темных курчавых волос и держал в руках вырывающегося кота. Он ласково улыбался, но по рассеянному и слегка бессмысленному взгляду незнакомца Маркус сразу понял, что тот не вполне нормален.

– Я спускаюсь, – заявил он. – Лови меня!

И, не дожидаясь согласия Маркуса, он выпустил кота и спрыгнул с ветки прямо в объятия гасконца. Необычайное и незнакомое чувство вдруг овладело Маркусом: как будто он прижимал к себе горячо любимого, бесконечно дорогого и близкого ребенка.