Джон Толкин - Неоконченные предания Нуменора и Средиземья Страница 24

Морвен редко говорила с Турином о том, что случилось и что может случиться в будущем, а тревожить ее расспросами мальчик боялся. Когда истерлинги впервые вторглись в Дор–ломин, он спросил у матери:

— Когда же отец вернется и прогонит этих мерзких ворюг? Почему он не приходит?

— Не знаю, — ответила Морвен. — Возможно, он убит, возможно, в плену, а возможно, блуждает где–то в дальних краях и не может вернуться — ведь кругом столько врагов.

— Наверно, его убили, — сказал Турин — перед матерью он сдержал слезы, — если бы он был жив, никто не смог бы удержать его.

— Думается мне, что ты ошибаешься и в том, и в другом, сын мой, — ответила Морвен.

Время шло, и Морвен все больше тревожилась за Турина, наследника Дор–ломина и Ладроса: ведь лучшее, что ждало его в ближайшем будущем — это рабство у истерлингов. И вспомнила она свой разговор с Хурином, и обратилась мыслями к Дориату. Она наконец решилась втайне отослать туда Турина и просить короля Тингола приютить мальчика. Размышляя над этим, она все время отчетливо слышала голос Хурина: «Уходи скорее! Не жди меня!» Но ей подходило время рожать, а дорога была трудна и опасна. И чем дольше ждать, тем меньше надежды, что удастся спастись. А в сердце Морвен, помимо ее воли, все еще таилась обманчивая надежда: в глубине души она чуяла, что Хурин жив, и бессонными ночами прислушивалась, ожидая услышать его шаги, а задремав, просыпалась — ей мерещилось, будто во дворе заржал Аррох, конь Хурина. И, наконец, хотя Морвен была не против, чтобы сына ее воспитали в чужом доме, по обычаю тех времен, ей самой гордость еще не позволяла жить на чужих хлебах, пусть даже у короля. И потому она заставила утихнуть голос Хурина — или память о нем. И так сплелась первая нить судьбы Турина.

Когда Морвен решилась наконец отправить сына, Год Скорби уже близился к концу — наступила осень. Поэтому Морвен торопилась исполнить задуманное: времени на путешествие оставалось в обрез, а до весны Турина могли у нее отнять. Вокруг усадьбы бродили истерлинги и вынюхивали, что происходит в доме. Поэтому однажды Морвен неожиданно сказала Турину:

— Отец не возвращается. Значит, ты должен уйти отсюда, и как можно скорее. Он так хотел.

— Уйти? — воскликнул Турин. — Но куда же мы пойдем? За Горы?

— Да, — ответила Морвен. — За Горы, на юг. Может быть, там еще можно спастись. Но я не говорила «мы», сын мой. Ты должен уйти, а я должна остаться.

— Я не могу один! — воскликнул Турин. — Я не оставлю тебя! Почему нам не уйти вместе?

— Я не могу, — ответила Морвен. — Но ты не один пойдешь. Я пошлю с тобой Гетрона, а может, и Гритнира тоже.

— А Лабадала? — спросил Турин.

— Нет, — сказала Морвен. — Садор хромой, а дорога трудная. Ты мой сын, и времена теперь жестокие, так что скажу прямо: ты можешь погибнуть в пути. Зима близко. Но если ты останешься, случится худшее: тебя сделают рабом. Если хочешь стать мужчиной, когда войдешь в возраст, — наберись мужества, и делай, как я сказала.

— Но с тобой же останется только Садор, и слепой Рагнир, и старухи! — сказал Турин. — Отец же сказал, что я наследник Хадора! А наследник должен остаться в доме Хадора и защищать его. Вот теперь я жалею, что отдал нож!

— Наследник должен бы остаться, но не может, — возразила Морвен. — Но, возможно, когда–нибудь он вернется. Мужайся! Я приду к тебе, если станет хуже. Если смогу.

— Но как же ты найдешь меня в глуши?! — воскликнул Турин; и, не выдержав, вдруг разрыдался.

— Будешь хныкать — враги тебя найдут, а не я, — отрезала Морвен. — Но я знаю, где тебя искать — если ты доберешься в это место и останешься там. Я постараюсь прийти туда, если смогу. Я посылаю тебя в Дориат, к королю Тинголу. Не лучше ли быть гостем короля, чем рабом?

— Не знаю, — всхлипнул Турин. — Я не знаю, что такое раб.

— Я затем и отсылаю тебя, чтобы тебе не узнать этого, — сказала Морвен.

Она поставила Турина перед собой и долго смотрела ему в глаза, словно пыталась разгадать какую–то загадку.

— Тяжело, Турин, тяжело, сын мой, — произнесла она наконец. — И не тебе одному. Трудно мне решать, что делать в эти злые времена. Но я поступаю так, как считаю правильным — а иначе разве разлучилась бы я с тем, что дороже всего на свете из того, что осталось мне?

И они больше не говорили об этом. Турин расстался с матерью в горе и недоумении. Утром он пошел к Садору. Садор рубил дрова. Дров у них было мало — они боялись уходить далеко от дома. И теперь Садор стоял, опершись на клюку, и смотрел на недоделанный трон Хурина, задвинутый в угол.

— Придется и его пустить на дрова, — сказал он. — Теперь следует думать лишь о самом насущном.

— Не надо, не ломай его пока, — попросил Турин. — Может, отец еще вернется, — он обрадуется, когда увидит, что ты сделал для него, пока его не было.

— Пустая надежда хуже страха, — сказал Садор. — Надеждами зимой не согреешься.

Он погладил резную спинку и вздохнул.

— Зря только время тратил, — сказал он. — Правда, не могу сказать, что провел его плохо. Но такие безделушки недолговечны. Видно, вся польза от них — что делать их радостно. Так что, пожалуй, верну я тебе твой подарок.

Турин протянул руку, но тут же отдернул.

— Мужи не берут обратно своих даров!

— Но ведь он же мой? — спросил Садор. — Разве я не могу отдать его, кому захочу?

— Можешь, — ответил Турин, — но только не мне. А потом, почему ты хочешь его отдать?

— Мало надежды, что он пригодится мне для достойного дела, — вздохнул Садор. — Теперь Лабадала ждет лишь рабская работа.

— А что такое раб? — спросил Турин.

— Раб — это бывший человек, — ответил Садор. — С ним обращаются как со скотиной. Его кормят, только чтобы он не умер, живет он только затем, чтобы работать, а работает только под страхом побоев или смерти. А эти головорезы — они могут избить или убить просто для забавы. Я слышал, что они отбирают самых быстроногих юношей и травят их собаками. Да, они быстрее научились у орков, чем мы — у Дивного народа.

— Теперь я понимаю, — сказал Турин.

— То–то и горе, что тебе приходится понимать такие вещи — в твои–то годы, — сказал Садор. Тут он заметил изменившееся лицо Турина.

— Что ты понимаешь?

— Почему мама отсылает меня, — ответил Турин, и глаза его наполнились слезами.

— А–а, вот оно что! — кивнул Садор. — Чего же она ждала–то? — пробормотал он себе под нос. Но вслух сказал:

— По–моему, плакать тут не о чем. Только больше не рассказывай о том, что задумала твоя мать, — ни Лабадалу, ни кому другому. В наше время и у стен бывают уши, и это не уши друзей.