Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – маркграф Страница 25

Несмотря на страстное желание выбраться за город и поэкспериментировать с полетами, чтобы никто не видел, я не мог выкроить ни минуты свободной. Даже ночью приходилось решать какие-то экстренные проблемы, а под утро, когда все уходили, я сам чувствовал себя слишком измотанным и мог только упасть рылом в подушку для короткого сна.

Горе тому государственному деятелю, который не позаботится найти такое основание для войны, которое и после нее сохранит свое значение. Мне, как считал даже я сам, крупно не повезло, что варвары опередили и первыми обрушились на королевство. Но, к счастью, вовремя хватило подлой хитрости, именуемой дипломатической смекалкой и государственной мудростью, натиск этих дикарей повернуть нам на пользу.

Но теперь, когда варвары ушли, надо искать другое объяснение оккупации. Я снова и снова разъяснял преимущества нашего пребывания: не варвары, а цивилизованные люди, культурные даже, защищаем надежно, покровительствуем расцвету ремесел и торговли, в наших руках Тоннель, которым не просто разрешаем, а даже призываем пользоваться. Плюс беспошлинная на первое время торговля с северными землями, да это же счастье! По ту сторону Хребта такие простые и простодушные, что их даже обманывать неловко…

Моя пропаганда и управленческие таланты Крумпфельда привели к тому, что первый торговый караван сформировался уже через неделю, после того как мы заняли столицу. Глава совета торговых гильдий попросил выделить им охрану хотя бы до Тоннеля, я признал разумность и отправил крупный воинский отряд, велев отвести до Хребта и немедленно вернуться.

Логирд так ничего и не нашел, к тому же даже если бы отыскал где-то вдали нужный том с подходящими заклятиями насчет зеркальности ударной магии, не смог бы его открыть, как он и сообщил невесело. Поздней ночью, заверив стражей, что хоть сегодня отосплюсь, чтоб никто не тревожил, я в личине исчезника выскользнул наружу через окно, со стены перебрался на соседний балкон, а оттуда уже спустился в темноту и помчался из города, который никогда не спит.

Логирд заранее отыскал укромное место не слишком далеко от города, пологий овраг, а на краях высокие деревья. Я захватил, как он и велел, из его лаборатории длинную веревку, чем-то пропитанную или заклятую. Логирд уверен, что такая удержит у причала любой большой корабль, я сомневался, по мне чем толще, тем лучше, но помалкивал и в указанном месте на дне оврага один конец надежно закрепил вокруг высунувшейся наружу скалы, а другой туго завязал на ноге.

– Лучше вообще петлей, – посоветовал Логирд.

– Зачем? Петля может ослабеть.

– Нога сузится, – предупредил он. – Мне показалось, ваша пернатая нога… нога пернатого попросту выскользнет, как намыленная.

– У меня не пернатая, – огрызнулся я.

– А какая?

– Вроде бы чешуйчатая.

– Точно?

– Не уверен… – сказал я с невольной дрожью. – Знать бы да соломку подстелить… Ладно, не мельтеши. Буду нирванить.

Он затих, я тоже закрыл глаза и постарался поскорее войти в то сладостно-гадкое состояние, когда чувствуешь себя освобожденным животным, раскованным скотом, даже не скотом, а сладострастным насекомым, что не знает запретов и ограничений. Мощь магии идет через раскрытие в себе древнейших инстинктов, мощь святости – от подавления их в зародыше, от чистоты устремлений духа… Потому между ними война не на жизнь, а на смерть, и не быть в одном мире церкви и магии.

Мысли совсем ушли в другую сторону, я приоткрыл глаз и увидел замершего Логирда, тот не шевелится, хотя и так совершенно бесшумен, старается не отвлекать, странный человек, зависший между двумя мирами.

На каждую дрянь, стукнуло в черепе, найдется защитник. Даже много защитников. И чем больше проходит времени, тем защитников больше. Колумб уже во время второго путешествия обнаружил пиршество людоедов на острове Гваделупа в Малом Антильском архипелаге. Но это были цветочки: конкистадоры в Мексике не поверили глазам, наткнувшись на культ смерти государства ацтеков. Массовые человеческие жертвоприношения, ритуальный каннибализм и вампиризм были главной частью религии. Индейцы не просто истребляли мирных белых переселенцев на Дикий Запад. Они зверски пытали захваченных, вспарывали детям животы и набивали камнями, заставляли связанных родителей смотреть на их мучения и смерть, они сладострастно наслаждались зверскими пытками. После увиденных кровавых ритуалов Кортес посчитал своим нравственным долгом уничтожить эту цивилизацию. Но прошли десятилетия, и вот уже гребаные и, как обычно, малограмотные правозащитники перевернули все с ног на голову и объявили конкистадоров грабителями и убийцами, «разрушивших великие, даже величайшие и высокоразвитые, высококультурные индейские государства ацтеков, майя и инков». И все громче заговорили о «древнем мудром народе, зверски истребленном колонизаторами», о «высокой культуре» истребленных…

Мать, мать, мать, эти же тупые защитники говорят и о «высочайшей культуре ацтеков», даже не зная, что ацтеки устраивали массовые жертвоприношения даже не пленных, а своего же населения: укладывали на алтари и взрезали животы тысячам и тысячам людей за один праздник!.. И все это празднично, весело, народ ликовал и жадно пил льющуюся сверху по ступеням пирамид горячую кровь жертв.

Я бы этих правозащитников «древних и высоких» культур самих положил на алтари ацтеков. Пусть бы там говорили о высокой культуре обсидиановых ножей, которыми будут вспарывать им грудные клетки! И попросил бы Кортеса не спешить уничтожать эту «древнюю высочайшую культуру», пока она не сожрет всех правозащитников старины.

Кортес, ужаснувшись, как правоверный христианин, всеми зверствами, что творились в империях ацтеков, инков и майя, уничтожил их, с того времени имена ацтеков и прочих остались только в истории.

Это ли не пример, как надо поступать с троллями, гоблинами, кентаврами?

Сквозь горячечные мысли прорвался осторожный голос:

– Сэр Ричард, что с вами?

Я приоткрыл один глаз, призрачная тень, почти невидимая, колышется передо мной.

– А что со мной?

– Я вижу, – сказал он едва слышно, – вы очень далеко в мыслях. И мысли ваши… совсем не способствуют.

– Ты прав, – сказал я с неохотой. – Знаю, что надо, однако что-то противится. Нравственное начало, что ли?

Он поинтересовался:

– А что это?

Я отмахнулся.

– Ладно, проехали… Я бы объяснил, честно, если бы сам понимал. А то только чувствую, что даже у такого урода, как я, оно где-то есть.

Он посмотрел на небо.

– Может быть, перенесем на завтра? Скоро рассвет.

– Неужели, – ужаснулся я, – столько просидел, как пень?