Анатолий Дроздов - Изумруд Люцифера Страница 25

— Послушайте! — услышал он из-за портьеры. — Кузьма Иванович! Не спится. Расскажите еще что-нибудь. У вас хорошо получается.

— Может, лучше вы? — предложил Кузьма. — А то я тут откровенничаю один…

— А мне нечего рассказывать, — вздохнули за портьерой. — Я не маг и не экстрасенс, в транс вводить людей не умею. И биография обычная. Росла с папой, так как мама оставила нас. Школа, журфак университета, работа в «Оппозиционной». Три раза была за границей в рамках грантов в поддержку создания гражданского общества. Замужем не была. Личная жизнь, как заметил ваш Ангел, не складывается, потому что мужики от меня убегают…

Пружины под Кузьмой жалобно скрипнули.

— Что? — послышалось из-за портьеры. — Соврал ваш братец? Ага! Все-таки шарлатан…

— Не соврал, — вступился за брата Кузьма. — Просто Влад привык работать быстро, поэтому, не вдаваясь в причины, сразу переходит к следствию. Мужики действительно сбегают, но не потому, что с вами что-то не так, или кто-то сглазил.

— Тогда почему?

— Вы их пугаете.

— Что?

— Нормальный мужчина привык завоевывать женщину. А тут все ему сразу… Вот они и пугаются.

— Что-то я не заметила, — Рита была уязвлена и поэтому ответила резко. — Не отказываются. И просят еще.

— А потом сбегают… Вам это может показаться странным, но одного секса им мало. Они хотят любви. А вы… Видели тюльпаны, которые продают перед восьмым марта? У них бутон схвачен еле заметной резинкой — чтобы не раскрывались раньше времени и не теряли товарный вид. Так и вы — снаружи доступны, изнутри — закрыты. Я думаю, все дело в том, что у вас было не слишком радостное детство. Недолюбили вас.

За портьерой хихикнули:

— Вы, я вижу, большой специалист в области любви.

— Нет. Просто изучал психологию.

— В институте?

— В университете. Правда, нам, на филологическом, ее преподавали мало, поэтому я занимался сам.

— А чем это вас занесло на женский факультет?

— Генами прадеда Кузьмы. Филологический факультет в советское время был единственным местом, где серьезно изучали заговоры. Правда, как направление устного народного творчества в старорежимные времена, но все же… Можно было легально поехать в экспедицию по селам и весям с целью записи и систематизации заговоров, что я и делал. Мне бабушка мало чего передала, только то, что запомнила. А сам я многое откопал…

— Вы и жену на своем факультете нашли?

— Нет. На заводе.

— Да ну? — за портьерой зашевелились: было видно, что заинтересовались всерьез. — Расскажите, а? Так интересно…

— Что тут интересного? Учился я на дневном, стипендии не хватало, поэтому вечерами подрабатывал на заводе, в железнодорожном цехе. Трактора грузили на платформы и в полувагоны. Работа еще та: кран трактор поставит, а мы его толстой железной проволокой к платформе прицепим, а после проволоку ломами закручиваем посередине, чтобы в натяжку машину держалась. Работа тяжелая, платили не слишком много, отсюда и контингент был специфический: каждый второй — бывший зэк. Меня они не трогали, даже уважали по-своему. Студент, молодой, жалобы и заявления им помогал писать. Маша там диспетчером работала. Она тоже студенткой была, училась заочно на экономиста. Маленькая, беленькая, носик в веснушках — поначалу не очень показалась. Потом вижу: симпатизирует мне, отчего ж не воспользоваться…

Кузьма помолчал.

— Я хоть и не такой, как Влад, был, но все же… У нас на филологическом один парень на десять девчонок приходился, избаловали они нас… Может, и с Машей все быстро бы кончилось, но тут история одна… Я тогда в газету начал пописывать, ребята с которыми вместе работал, подбили: напиши, как наше начальство ворует. Я написал, газета напечатала. Начальству это очень не понравилось. Мне прямо сказали: парень, умолкни! А у меня — азарт. Еще одну статейку выдал. Словом, как-то вечером уединились мы с Машей в полувагоне, а тут подваливают двое. Тоже из бывших зэков, но начальством прикормленные. Начали кочевряжиться, как я потом понял, специально, чтобы спровоцировать. Много ли пацану, чтобы загореться, надо? Подрались. Я им накостылял, потом стало ясно, что этого они и хотели. Заявление в милицию… снятие побоев… уголовное дело о злостном хулиганстве… Статья — до пяти лет.

— И? — Рита аж привстала на своей постели.

— Посадили бы как миленького, если б не Маша. Милиция у начальства тоже, видно, была прикормлена, дело шурудили — только пыль стояла. А Маша уперлась: они первые напали, он защищался. Уж как только ее не ломали! Уволим! И уволили… Из института выкинем! И выкинули б, если б не ребята из газеты… Мать ее из деревни вызывали; мол, дочка твоя преступника покрывает, убеди дуру! Мать в слезы: «Дочушка, што ж ты робишь, ты ж яшчэ молодая, знойдзешь сабе…» А она стояла насмерть! Вот тут-то я на нее другими глазами посмотрел. Решил: если она сейчас, когда я ей по сути никто, так за меня бьется…

— Закрыли дело?

— Закрыли, но не сразу. Может, и довели бы до суда, несмотря на упорство Маши — единственного свидетеля, да ребята из цеха вмешались. У зэков тоже понятия о справедливости есть. Как-то в ночную смену отловили этих двоих, поговорили… Одному ломом по спине, второму челюсть свернули. После чего эта парочка быстренько уволилась и исчезла. А нет потерпевших, нет и дела…

— А дальше?

— Дальше неинтересно. Поженились с Машей. Первое время снимали квартиру, потом свою, кооперативную, построили. Денег было мало, считай, бедствовали. Потом дочка, Вика, родилась. У Маши беременность очень тяжело протекала, из девяти месяцев она, считай, семь пролежала на сохранении. Столько в больнице не держали, пришлось мне при ней сиделкой быть…

— В полном смысле?

— Это вы насчет горшков? Ну да.

— И не противно было?

— Сначала немного, потом привык. Человек быстро привыкает. Что поделаешь, если надо?

— Вы хотите сказать, — странным голосом спросила Рита, — что если бы я, к примеру, была вашей женой, и за мной понадобился такой уход…

— Дай Бог, не понадобится. Спите, Рита! А то, ей Богу, не встанем завтра…

Кузьма повернулся на своем скрипучем диване и ровно задышал. Рита еще долго ворочалась, но, в конце концов, тоже уснула…

Старик в черной рясе с капюшоном на голове медленно пересек безлюдный этот предрассветный час внутренний дворик замка, подошел к северной стене и по узкой каменной лестнице без перил медленно стал подниматься наверх. Ночная мгла еще только начала рассеиваться, ступени лестницы были едва видны, и старик осторожно нащупывал их обутыми в кожаные сандалии ступнями. Наконец он взобрался наверх, перешел на восточную стену и, встав за зубцами, стал терпеливо ждать.