Анатолий Дроздов - Изумруд Люцифера Страница 26

Небо на востоке постепенно светлело, вот из-за дальних гор показался красный краешек, и оранжево-красный диск выкатился наружу, заполнив все вокруг радостным ярким светом. Старик подставил солнцу худое изможденное лицо и, раскинув в стороны руки, закрыл глаза. Он долго стоял так, что-то шепча и не обращая внимания на суету ожившего двора: голоса людей, скрип открывавших ворот, лязг оружия и доспехов. Ему никто не мешал: стены Монсегюра вторую ночь стояли без охраны. Только одинокий часовой приплясывал от холода на верхотуре донжона, ожидая смены; он не видел старика, да и не смотрел в его сторону.

Покончив с затянувшейся молитвой, Бертран, а это был он, тем же путем спустился вниз; во дворе замка он повернул вправо и подошел к маленькой пристройке к северной стене. Единственное крохотное окно пристройки было затянуто листочками слюды, а дверью служил полог из плотной замызганной ткани. Старик сдвинул полог и вошел внутрь.

Там он некоторое время стоял, привыкая к полумраку, а затем уверенно двинулся в угол, где громоздилась грубо сколоченная деревянная кровать. На кровати лежал человек с перевязанной холщовым бинтом головой. Он не спал и, заметив гостя, привстал на постели и сложил руки перед собой. Старик привычным жестом благословил раненого и присел на скамейку у кровати.

— Как вы, Роже? — негромко спросил Бертран, откидывая капюшон с головы. — Голова болит?

— Уже нет, Совершенный, — тихо ответил Пьер-Роже, спуская с кровати ноги, обутые в сапоги. — Только шумит немного. Я уже не теряю память, и этой ночью мне не понадобился слуга с тазом.

— Все равно тебе еще рано вставать, — покачал головой старик. — И я просил не называть меня Совершенным. Твои заслуги перед Добрыми Людьми столь велики, что ты не должен обращаться так к кому бы то ни было.

— Моя рана — царапина! Алебарда даже не разрубила шлем! — горячо возразил Пьер-Роже. — Эта, — он тронул пальцами шрам на лице, — и то была серьезнее. А я потерял право называть вас по имени после того, как проиграл сражение за камнемет.

— Его трудно было выиграть, — со вздохом сказал старик. — Их было втрое больше.

— Но мы напали на них внезапно, когда они не ждали! — возразил Пьер-Роже. — Мы оттеснили их вниз по склону и могли успеть сжечь камнемет. Мне надо было только выстроить рыцарей и кнехтов поперек тропы и преградить охране требюше дорогу наверх. Мы могли бы сдерживать их долго. Но вместо этого я, как мальчишка, бросился в драку с этим шакалом де Леви! Что мне теперь до земель Марпуа?! Я проиграл сражение…

В этот раз старик не стал спорить, и оба собеседника некоторое время сидели молча.

— Я слышал: вчера протрубили сдачу? — с горечью спросил Пьер-Роже.

— Да, — подтвердил Бертран. — В замке теперь один командующий — ваш тесть, и он так решил, — старик вздохнул. — Но он прав: если бы мы не сдались, они просто перебили бы нас камнями. А здесь женщины… Рамон вчера весь день был в лагере Юга, обговаривая условия сдачи Монсегюра. Сегодня утром должны подписать…

Старик не успел закончить, как полог на дверях колыхнулся в сторону, и в убогое жилище, тяжело ступая обутыми в кожаные сапоги толстыми ногами, вошел Рамон де Перелла, владелец Монсегюра. Поклонившись кивком Бертрану, он прошел к койке и тяжело опустился на скамью. Затем стер рукавом кожаной куртки пот со лба. И оба собеседника увидели, что с бархатной шапочки Рамона исчезла золотая пентаграмма, которую тот носил, не снимая, все эти месяцы.

— Подписали! — выдохнул Рамон и повернулся к старику. — Таких условий сдачи не добивался никто и никогда, — сказал он с нескрываемой гордостью. — Нам обещано полное прощение за все, даже, — здесь Рамон бросил презрительный взгляд на зятя, — за убийство одиннадцати инквизиторов в Авиньоне. Достаточно покаяться…

— И ты уже решил встать перед ними на колени? — насмешливо спросил Пьер-Роже.

Даже в полутемной комнате стало видно, как вспыхнуло лицо Рамона.

— Да, решил! У тех, кто не отречется от ереси и примет последнее утешение, конфискуют земли. А я стар и у меня дети! Они что, пойдут в леса, как файдиты?! Нищими?

— Многие пошли, — жестко сказал Пьер-Роже.

— Ты хочешь сказать о себе? — усмехнулся Рамон. — Ты можешь идти, можешь принимать solament и подниматься на костер. Я думаю, моя дочь не долго будет вдовствовать: она молода и красива, а я позабочусь о ее приданом.

Рамон поднялся со скамьи.

— Я не сказал вам главного, Совершенный. Мне удалось добиться отсрочки сдачи на две недели. Этого в стране Ок не удавалось еще никогда и никому. Ферье очень не нравилось такое условие, но Юг — мой старый товарищ, он настоял. Мы должны выйти из Монсегюра 16 марта, на Пасху. Вы ведь об этом меня просили?

Бертран в знак признательности склонил голову.

— Может, граф Тулузский и придет сюда к Пасхе, как обещал — задумчиво произнес Рамон. — Это самый удобный момент: ему не надо будет явно становиться на сторону еретиков. Он просто перехватит у Юга сдачу замка, на что формально имеет право…

— И тогда сжигать нас будет он. Юг с удовольствием отдаст ему эту честь. Юг все-таки рыцарь, а не палач.

Рамон снова презрительно посмотрел на зятя.

— Не надо меня упрекать за сдачу замка. Я здесь все десять месяцев стоял на стенах во время приступов рядом со своими кнехтами. Это мои крестьяне носили сюда еду и мои воины гибли в стычках. Видит Бог: я сделал все, что мог. В стране Ок еще ни один замок на сопротивлялся врагу столь долго. А вот твои люди с Матеусом и Эскот де Бэлькэром ушли из замка больше двух месяцев назад вместе с казной. В следующую ночь, как мы и договаривались, горел костер на горе — значит, они благополучно миновали караулы Юга. Однако ни один воин из тех, кого должны были нанять на эти деньги, в замок не пришел. Я думаю, верные слуги из фьефа Марпуа давно пустили по ветру нашу казну в придорожных корчмах.

Пьер-Роже вскочил с кровати и тут же, застонав, свалился обратно. Рамон равнодушно пожал плечами:

— Прощайте, Совершенный, мне нужно дать еще много распоряжений…

Он вышел, все также тяжело попирая толстыми ногами деревянный пол.

— Рамон стал другим человеком за время осады, — тихо сказал Бертран, когда Пьер-Роже пришел в себя. — Сейчас он плюнул мне в лицо и даже не заметил этого. Это мой дьякон Матеус повез казну, и, значит, это я виноват, что воины не пришли. Я думаю, что Матеус нанял их, но они не смогли пробиться, — старик вздохнул. — Я видел, как Рамон меняется месяц от месяца. Если раньше он, как казалось, был готов отдать жизнь за нашу веру, то осада постепенно подтачивала его стойкость. Это очень тяжело: каждый день жить за каменной стеной: среди множества людей, где шагу нельзя ступить, чтобы не наступить на чью-нибудь ногу или ухо; есть то, что едят самые бедные крестьяне; не иметь возможности нормально умыться и привести себя в порядок; мерзнуть и при этом держать в руках золото, на которое здесь ничего не возможно купить. Не осуждай его, Пьер-Роже! Если бы мы схлестнулись с врагом в поле, в честной битве, Рамон не посрамил бы свой род. А здесь у него не хватило дыхания. И он еще не знает, какая кара его за это ждет.