Николай Князев - Владигор. Римская дорога Страница 25

Владигор взглянул на избиваемых без прежней симпатии. Один из них уже был мертв, второй пытался подняться, но вновь падал под ударами палок на мостовую.

— Они нагло похвалялись тем, что сделали, — проговорил Домиций, с улыбкой глядя, как человек корчится на мостовой. — Пусть мои клиенты разделаются с ними, пока считают, что Максимин умер…

— А разве это не так? — спросил Гордиан, и голос его дрогнул — надежда, которую ему даровали возле Аппиевых ворот, обратилась в дым, едва они миновали Палатин.

Сенатор усмехнулся:

— Разумеется, нет. Это всё придумал префект Сабин со страху. Но эта выдумка не помогла сохранить его подлую жизнь. В уличной драке кто-то огрел его дубиной по черепу, и Сабин скончался. Не волнуйся, Марк, у тебя есть еще несколько дней, а может быть, даже месяц жизни, пока Максимин не добрался до Рима. Тогда он перережет тебе горло вместе со всем сенатом.

— Где он сейчас? — Голос Гордиана вновь был спокоен. Потерянное на миг самообладание вернулось к нему.

— Скорее всего, где-то около Гемоны, — отозвался сенатор. — Думаю, к концу мая он уже будет в Риме. Так что напоследок я решил доставить себе удовольствие и разделаться с этими гадинами. Впрочем, не я один. Большинство римских граждан позволили себе точно такую же роскошь. Праздник сердца, предоставленный народу Рима обожаемым сенатом. В последнее время, увы, подобные радости так редки. Кстати, ты слышал о Публии Марцелле? Нет? Он по доброте душевной покровительствовал Максимину в те дни, когда тот был всего лишь кавалеристом. Увы, Марцелл слишком хорошо знал, в каком навозе вырос этот фракийский дуб. Едва став Августом, Максимин Фракиец обвинил Публия в измене и бросил на съедение волкам вместе с двумя другими патрициями, которые, напротив, презирали его и велели своим рабам гнать палками, не пуская на порог. Самое интересное, что рабам, поколотившим Максимина, посчастливилось уцелеть. Это наводит меня на мысль, что в конечном итоге милосердие и жестокосердие в одинаковой степени раздражают людей.

Домиций был прекрасным оратором. Но в последние месяцы он боялся высказываться публично, и у него накопилось так много неиспользованных цветистых сравнений и остроумных шуток, что он готов был произнести пламенную речь прямо здесь, у поворота на темную и грязную Тусскую улицу. Переступив черту, за которой его могла ожидать только смерть, он позволил себе говорить все, что думал, не опасаясь ни доносчиков, ни преторианцев, ни собратьев-сенаторов.

— Светлейший, ты покончишь с собой, когда придет Максимин? — спросил Владигор, не в силах скрыть издевку в голосе.

— Кто этот варвар, говорящий на столь ужасной латыни? — Домиций повернулся к Гордиану, не удостоив Владигора ответом.

— Мой друг, спасший мне жизнь, — отвечал Гордиан.

— Такие друзья нынче редкость. Ну что ж, отвечу ему. Разумеется, я не буду дожидаться, когда Максимин зашьет меня в шкуру вола вместе с голодными собаками и кошками. Едва Фракиец вступит на улицы Рима, мой врач вскроет мне вены. Эта смерть легка, не так ли, юный Марк?

— Я бы предпочел умереть в битве… — ответил тот.

— Смерть в битве не так легка, как кажется на первый взгляд. Кому-то повезет, и удар противника окажется смертельным. Но другие будут медленно умирать от ран под палящим солнцем, облепленные мухами и слепнями. Я предпочитаю теплую ванну, когда вдали звучит приятная музыка, а мозг затуманен после двух-трех кубков хорошего вина.

— Мы будем сражаться, — ответил за юношу Владигор.

— Ничто так не терзает человека, как бессмысленная надежда, — улыбнулся сенатор и помахал им рукой на прощание.

Путники свернули на Тусскую улицу.

— Будьте осторожны, — крикнул им вслед Домиций. — Я никогда здесь не хожу.

Гордиан обернулся и кивнул в ответ. Может быть, смерть от ножа проходимца ему казалось не такой и ужасной… Прежде он никогда бы не выбрал эту дорогу.

Расположенное в самом центре Рима, между Палатином и Капитолийским холмом, это место кишело ворами и продажными женщинами. В грязных клетушках доходных домов жили люди, не имеющие ничего, кроме набедренной повязки, их занятие состояло лишь в том, чтобы ранним утром мчаться к дому своего господина и часами стоять в очереди за подачкой. Наверное, почти каждому юноше, выросшему в этих трущобах, мнилось большой удачей обвинить какого-нибудь сенатора в измене и в одно мгновение обрести неслыханное богатство. Сейчас же, во времена смуты, вместо слова вполне мог сгодиться и нож.

Не проехали Владигор с Гордианом и сотни шагов, как из-под арки одного из домов выскочила ватага человек в пять или шесть и бросилась к неосторожным путникам. Один из них попытался ухватить за повод коня Владигора. Синегорец ткнул горящим факелом наглецу в лицо, и тот отпрянул, захлебываясь криком. Второй грабитель, замешкавшись, не сумел нанести удар, и меч Владигора вспорол его руку, сжимавшую нож. Гордиан не был так расторопен. И хотя он успел отбить удар нападавшего, но тот оказался гораздо сильнее и рывком стащил мальчишку с лошади на землю. Его приятель уже нацелился всадить клинок Гордиану между лопаток, но Владигор пнул негодяя ногой в лицо, — тот, отлетев в сторону, ударился головой о стену и сполз на мостовую. Гордиан, к удивлению Владигора, сумел вывернуться из-под своего гораздо более рослого и сильного противника и выбить из его руки нож. Но одолеть его до конца не смог. И тут с неба пала хищная птица и когтями вцепилась грабителю в лицо. Тот взвыл нечеловеческим голосом и выпустил мальчишку. Нападение филина произвело на грабителей куда более сильное впечатление, чем сила Владигора и удары его меча. Сочтя появление птицы знаком богов, они кинулись врассыпную. Гордиан поймал своего коня. Нападавшие в попытке добраться до всадника несколько раз ударили лошадь ножом, и теперь весь ее круп был залит кровью. И без того измученное дорогой, несчастное животное хрипело и вряд ли могло везти дальше своего седока. Владигор усадил мальчишку на своего коня, а сам, схватив повод, побежал вперед. Гордиан приподнял брови — передавшаяся ему от деда и отца манера, — но ничего не сказал. У мальчика едва хватало сил, чтобы держаться в седле.

Через несколько шагов Тусская улица, сойдясь со Священной дорогой, вывела их к храму Кастора и Поллукса. Они очутились на форуме.

По обычным дням, с рассвета и до полуночи, форум был полон народу. В этот же вечер почти все лавки были раньше времени закрыты. Толпа разошлась, и пустынный форум казался еще более величественным. Один храм возвышался над другим, а над всеми ними поднимался, как глава семейства, храм Юпитера Капитолийского. Владигор остановился. Странная мысль мелькнула у него в мозгу: он достиг цели своего путешествия, и двигаться дальше уже ни к чему. Кто бы мог подумать, что камень способен вызывать такое восхищение. В вечернем воздухе мраморные колонны светились, а статуи в бесчисленных арках здания архива, на крыше базилики Юлия, на триумфальной арке выглядели гораздо живее, чем во-он тот чудак в драной серой тунике, что залез на украшенную рострами трибуну и ораторствовал перед немногочисленной толпой зевак. После удачной фразы или жеста кучка зевак награждала «оратора» громкими хлопками. Чудак замолкал, прижимая руки к груди и ожидая, когда крики смолкнут. За его спиной, как призрак, маячила бронзовая колонна, от которой начинали свой отсчет все главные римские дороги. Красные отсветы факелов сверкали на ее поверхности…