Кэролайн Черри - Эльфийский Камень Сна Страница 25

— Граги жалеет его. Жалеет тебя. О, поздно, слишком поздно. Его удача иссякла. О, горькое железо.

Скага оглядел себя, свое оружие и отложил меч.

— Это был его сын. Он не понял, он никогда не видел тебя. О Граги!

— Он ушел, — промолвил Граги, — ушел, ушел, ушел…

— Нет, не говори так! — воскликнул Скага. — Да будешь проклят ты за эти слова!

— И Скага облачен в железо. О, Скага, бойся леса, бойся леса. Граги уходит туда, куда и ты мог бы пойти, но никогда не пойдешь. Бойся встречи. Ты никогда не был таким, как твой господин. Элд убьет тебя в день встречи. О, Скага, Скага, Скага, как они оплакивали твой уход. И Граги плачет, но он не может оставаться здесь.

И все исчезло — ни тени, ни колебания ветки, лишь лунные блики на реке.

И Скага побежал со всех ног, помчался к Кер Веллу.

— Он умер, — сказал ему Эвальд, когда он вошел в замок. И Скага, войдя в зал, склонился и зарыдал.

И настало время похорон и траура, и Дру оставался в замке, охраняя Кер Велл от врагов. Эвальд с неотлучным Скагой вершил суд, приказывал сделать то и это в близлежащих землях, выставлял посты и охрану и принимал присягу от приходящих.

Даже от древнего Талли пришло послание, которое лишь Дру смог объяснить.

— Король, — удрученно сказал Дру, и лицо его еще больше помрачнело, — эта смерть отняла у нас время. Если б твой отец был жив и силен, но его нет. Обеты верности должны быть снова подтверждены.

— Отошли гонца, — ответил Эвальд, — и скажи, что я сын Кервалена и госпожи Меры и никого другого.

— Так я и сделал, — сказал Дру.

И в другой раз Эвальд сказал:

— Ты не можешь вернуться в свои земли, не сдержав обещания, данного моему отцу. И я буду рад твоей дочери.

И это была правда, ибо Мередифь обосновалась в самом сердце Кер Велла, став утешением его матери и ему самому, и если это была не любовь, то, по крайней мере, сильнейшая нужда. И если бы ему пришлось на коленях молить о руке Мередифи, он был готов и на это; к тому же, это было волей отца, которую он стремился выполнить во всем.

— Да, близится время, — сказал Дру.

И так Кер Велл отложил свой траур по весне. Все было так же — высились камни, и росла трава, и цвели цветы — фиалка и рута.

И плющ сплетался в лесу, меж забытыми костями.

КНИГА ВТОРАЯ

ШИ

I. Лето и встречи

Лето пришло в Старый лес — серо-зеленые листья прикрыли скрюченные стволы и украсили искривленные сучья. Они были упрямы, эти старые деревья, и продолжали упорно цепляться за свое существование на краю долины. Здесь у холмов покоились гнев и долгая память. Деревья шептались, склоняясь друг к другу, как старые заговорщики, а дожди приходили и уходили, и сменялись смертные солнца, и тени скользили меж корней среди колючек и зарослей. Ни одно существо из Нового леса не вступало сюда без страха и ни одно не оставалось на ночь — ни беглый заяц, щипавший цветы на краю леса, ни олень, принюхивавшийся дрожащими черными ноздрями и убегавший прочь, предпочитая человеческих охотников. Ни самое измученное, ни самое отважное существо, рожденное под смертным солнцем, не могло полюбить Элдвуд… но в нем блуждали свои олени и зайцы — туманные странники с темным отрешенным взором, быстрые, как стрела, и не созданные для охоты.

Изредка лес словно просыпался, сбрасывая оковы сна, и шевелился, когда луна не была такой жуткой и ярко-белой. Середина лета была таким временем, когда по ночам собирались призрачные олени, и появлялись такие птицы, которых нельзя было увидеть днем, и ненадолго Элдвуд забывал свой гнев и мечтал.

В такую ночь, одну из многих одинаковых ночей, по зову сердца вышла Арафель — желания ее достало на то, чтобы связать кажущееся и действительное, чтобы выскользнуть из течения ее времени, ее солнца и луны, сиявших более прохладным и зеленоватым светом, из памяти деревьев и лесов, из их воспоминаний о том, какими они были, или какими они могли стать. С собой она принесла нездешний свет, струившийся за ней. Цветы, никогда бы не раскрывшие своих бутонов, расцветали этой волшебной ночью от ее присутствия. Она оглядывалась и прикасалась к лунно-зеленому камню на своей шее, хранящему в себе частицу ее сердца, и вздрагивала от прохладной сырости мира, уже позабытого ею. Олени и зайцы, которые, подобно ей, блуждали туманными путями, мелькали то здесь то там, осмелев от ее присутствия.

Когда-то в такую ночь здесь были танцы и веселые пирушки, но арфы и свирели давно затихли, а музыканты ушли далеко за серое холодное море. Камень на ее шее откликался лишь воспоминаниями об этих песнях. Она вышла в эту ночь лишь из любопытства, по зову памяти. Смертные годы летели быстро, и сколько их прошло с тех пор, как гнев и горе ее утихли, — она не знала. Она была в унынии. Ей больно было видеть лес столь изменившимся, задушенным колючими лианами. Огромный холм высился на том месте, теперь поросшем дурманом, где в старое время ее народ танцевал средь высокой травы и высоких прекрасных деревьев. Этой ночью она подошла к старому танцевальному кругу и положила руку на невозможно древний дуб, и тот словно высосал из нее силы — и старое сердце его зазеленело, и тоненькие почки набухли на концах ветвей. Такие волшебные силы в ней сохранились еще, они были естественны, как дыхание.

Но звезды над головой прежде светили ярче. Разрозненные облака плыли по небу. Она взглянула вверх, и ей захотелось, чтобы их не стало, чтобы все было, как тогда. Олени и зайцы смотрели вверх своими огромными туманными очами, как будто небо и вправду очистилось. Но вскоре клубы облаков примчались снова, и ветер затянул ими синеву неба.

— Давно, — прошептала Смерть.

Арафель обернулась, сжав свой камень, ибо у самого круга появилась черная тень, мрак, опустившийся рядом с деревом, погубленным молнией, и гнусные шепотки зазвучали вокруг.

— Давно тебя не было, — промолвила госпожа Смерть.

— Уходи отсюда, — попросила Арафель. — Это не твоя ночь и не твое место.

Смерть шевельнулась. Вздрогнули олени и неуверенными шагами двинулись поближе к Арафели, вдыхая влажный воздух, который всегда пах сыростью в этом лесу.

— Много лет ты не появлялась здесь совсем, — заметила госпожа Смерть. — И я гуляла здесь! Или я не могу? Здесь были мои охотничьи угодья. Что ж мне теперь, уйти?

— Мне все равно, что ты будешь делать, — ответила Арафель. Ей было так одиноко, что даже этот разговор притягивал ее. Она уже спокойнее взглянула на тень, посмотрела, как та расползается и устраивается на расколотом пне среди колеблющихся кустов. А у ног хозяйки пристроился еще какой-то мрачный сгусток, похожий на пса. Он опустил свою чернильную голову, зевнул и прерывисто задышал в темноте, повергнув в трепет оленей и зайцев.