Павел Александров - Путь миротворца Страница 26

Харис запнулся, почуяв от друзей что-то неладное. Епископ глянул на Марка, как бы приказывая: «скажи ему сам».

— Харис, мы решили, что будет лучше, если Флоя останется с нами, — начал Марк, наблюдая, как меняется выражение лица странствующего рыцаря. Секунду назад оно выражало восторг, теперь же — приобретало недоуменно-негодующую мину.

Марк говорил дальше, всеми силами стараясь убедить его в справедливости такого решения, но впустую. Харис так и рвался оборвать его на полуслове, но рядом стоял епископ, поддерживая каждую фразу Марка кивком головы. Так что странствующему рыцарю оставалось только насупиться и молча согласиться с волей епископа и миротворца.

Флоя же, услышав новость, тут же пошла на поправку. Губы озарились счастливой улыбкой, глаза радостно заблестели. В ней пробудилась жизнь. Она даже попыталась подняться на ноги, но свалилась от слабости в траву.

— Это тебе еще один урок, Харис, — проговорил епископ, помогая Флое подняться. — Не пытайся оживлять людей учениями и правилами. Пробудить человека к жизни способно только желание жить.

Харис мотнул головой, не понимая, к чему это говорит епископ, да и не желая сейчас ворочать мозгами.

О грибах, конечно, забыли, но и подгоревшие дары леса оказались на редкость вкусными. Усадив больную, но счастливую Флою на единственного коня, друзья двинулись в путь.

Преодолевая тропы мрачных лесов, они двигались медленно, епископ часто останавливался и переводил дух, опираясь на длинный посох. Он много странствовал и был подготовлен к длительным переходам, но возраст уже был не тот — он уставал. Вынув кошелек, полученный от королевского казначея, он пересчитал монеты, рассуждая вслух, сколько у них останется денег после покупки лошадей.

Харис держался бодро, а Марк втайне был рад, что лошади ускакали. Правда, с ними пропали одеяла и провизия, но зато исчезли и тяжеленные, неуклюжие, сковывающие тело доспехи. Какое счастье, что ему не придется нацеплять все это железо! К тому же, боясь верховой езды, Марк был доволен, что идет пешком.

К вечеру они достигли селения, компактно расположенного в лесной просеке. Убогие, покосившиеся избы с облезлыми соломенными кровлями свидетельствовали, что крестьяне живут далеко не в достатке, несмотря на большую, судя по количеству спиленных деревьев, лесопилку. Правда, кое-где, преимущественно у края леса, красовались двух-трехэтажные дома богатых хозяев, очевидно, тех, кто наловчился успешно торговать лесом.

— Это и есть Сонная дубрава? — спросил Марк, не так утомленный переходом через морфелонские леса, сколько переживающий за больную Флою, все это время спящую на коне.

— Да, это она, — вполголоса ответил епископ.

— Селение аделиан, — сообщил Харис и сухо добавил, — его основали хранители традиций, верно?

— Да, — снова согласился епископ, однако его голос стал еще тише. — Мы задержимся здесь только на одну ночь. С восходом солнца мы продолжим наш путь вместе с хранительницей. А сегодня она будет рада принять нас в своем доме.

Уставший за день Марк промолчал, но все же ему показался странным тон епископа. Создалось впечатление, что епископ решился посетить этот поселок лишь из-за дорогой ему хранительницы и вовсе не горит желанием здесь задерживаться.

— Кто эта хранительница? — поинтересовался Марк.

— Никта, прозванная Никтиленой, дочь Сельвана, одного из сотников Лесного воинства. Ее родители погибли в Эпоху лесных войн, когда она была ребенком. Все эти годы она жила в изгнании, не принимаемая жителями Сонной дубравы.

— В изгнании? — переспросил Марк. — Вы же сказали, что она живет в этом поселке.

— В изгнании можно жить и среди людей, — ответил епископ. — В последний раз я видел дочь Сельвана два года назад. Она все свое время проводила в лесу. Возвращалась в дом только на ночь. А часто и всю ночь проводила в лесу. Она отшельница. Таких как она миряне называют лесными нимфами и сочиняют о них самые глупые мифы: наделяют их магической силой и обольстительной красотой.

Поселок казался пустынным. Возле прохудившихся, подгнивших, а кое-где и полуразваленных изб не было ни души. Однако издали слышался многоголосый говор. Как оказалось, весь народ собрался у деревянного храма, который, благодаря смотровой башне, был виден издали.

Епископ молча искал кого-то в толпе шумевших крестьян, одетых преимущественно в убогую ветошь. Около двух сотен мужчин, женщин, стариков, подростков собрались здесь и, скорее всего — это была лишь самая активная часть поселка. Толпа полукругом огибала храм, по-видимому, у ворот стоял проповедник. Но почему-то говорил не он, а толпа, наперебой выкрикивая гневные обличения и проклятия.

— Что тут происходит? — спросил Марк епископа, но тот не ответил, будучи чем-то встревожен. Марк заметил, как у него слегка задрожали руки.

— Похоже на самосуд, — ответил за него Харис.

Взобравшись на невысокий помост за спинами толпы людей, друзья увидели всю картину. У ворот храма стояла стройная девушка и решительно сжимала перед собой легкий слабоизогнутый меч. Слегка вскинув голову, отбросив за спину густые темно-каштановые волосы, она непоколебимо смотрела в глаза своим обвинителям, нисколько не пугаясь направленных на нее вил, лопат и рогатин. Ее облачной белизны лицо светилось пронзительной обличающей отвагой. Если она и была лесной нимфой, то не принадлежала к тем из них, которых называют обольстительными красавицами. Ее красота была совсем иной. Совершенно искренняя, не напускная отвага придавала ее чертам неподдельную уверенность — ту самую, за которой несомненно стоит глубокое чувство собственного достоинства. Выразительные ярко-синие глаза настолько смело смотрели на толпу, что казалось, нет в мире угрозы, способной их смутить. Она явно была не из тех девушек, что играют глазами и улыбками — если она и играла, то только открыто и прямо. Но вместе с тем в ее глазах было нечто таинственное, сокрытое, некая нерушимая тайна, недоступная никому, кроме того, кто бы по-настоящему понял ее душу.

На девушке были темные коричневые одежды, почти как у епископа Ортоса, но более легкие и свободные; Марку почудилось, что они шелестят на легком ветру и он слышит легчайший, неуловимый для слуха шелест, несмотря на разгневанный гул толпы:

— Отступница! Дочь погибели! Да падут твои проклятия на твою голову! Так ты платишь нам за нашу доброту!

— Это вы отступники! Это вы приносите жертвы духам сельвы! Прислушайтесь к совести и поймете, кому вы служите! — гневным, но в то же время ровным голосом отвечала девушка.