Майкл Муркок - Город в осенних звездах Страница 26

Мы трудились, не покладая рук, семь часов кряду, но только теперь ощутили усталость. Наконец шевалье отложил лопату и, обозрев вырытый нами тоннель, преисполнился гордости за проделанную работу.

— Клянусь Богом, сударь, я оказался мрачнейшим из пессимистов! — Сияя, он схватил мою руку и принялся с воодушевлением ее трясти. — Вы сразу отправитесь в путь или отпразднуете со мною бутылкой вина и остатками нашего завтрака? Я хотел бы обсудить с вами возможности делового партнерства.

Я, однако, горел нетерпением ехать дальше, — лишь из вежливости я помедлил и предложил Сент-Одрану помочь ему расчистить проезд для его фургона. Но он улыбнулся и покачал головой.

— Теперь я и сам уже справлюсь, сударь. Поскольку ничто меня не торопит, я могу здесь задержаться еще на одну ночь.

Шевалье побрел к своему фургону, а я, — не знаю уж, что на меня нашло, — прямо спросил его, почему при всех его многочисленных достижениях он так и не разбогател. Он громко расхохотался и признался мне, что во всем виновата, должно быть, его непоседливая натура.

— Просто я очень легко поддаюсь скуке. Рисковать, бросаться очертя голову в руки Судьбы — вот что поддерживает интерес мой к жизни. Ну что ж, сударь, не смею вас больше задерживать. Но если мы с вами встретимся снова, уж мы непременно обсудим мое предложение! Насчет делового партнерства…

Не теряя зря времени, я направился к своей лошади.

— Я обязательно рассмотрю предложение ваше, месье ле шевалье, как только позволят мои обстоятельства. Вы твердо уверены, что вам не нужна моя помощь?

— Да тут работы осталось на час, не больше. — Улыбаясь, он наблюдал, как я сажусь в седло. Я наклонился к нему и еще раз пожал ему руку.

— Я уверен, сударь, мы еще встретимся. В свое время.

— Если вы едете в Вальденштейн, то вы, без сомнения, найдете меня в Майренбурге, — сказал шевалье. — Обычно я останавливаюсь у «Замученного Попа», что на площади Младоты.

— Я хорошо знаю эту гостиницу и ее хозяина, сударь. Искренне благодарю вас за помощь и за то неподдельное удовольствие, каковое доставило мне ваше общество.

Я оставил его в состоянии крайнего измождения. Шевалье опустился без сил на приступочку своего фургона и застыл в той же позе, в какой пребывал он, когда я увидел его в первый раз. И все же он улыбался, явно довольный сегодняшним приключением.

Я же тронул поводья и продолжил свой путь в Лозанну, размышляя по дороге о том, какого я встретил приятного в высшей степени человека. Если когда-нибудь я доберусь до Майренбурга (а путь туда был неблизкий), я обязательно разыщу его.

Но постепенно, — теперь, когда я вновь остался один на один со своим неуемным воображением, — на первый план выступили размышления о миледи. Я преисполнился твердой решимости ехать настолько быстро, насколько вообще мог осмелиться в этой опасной местности, чтобы застать герцогиню еще в Лозанне.

Глава 4

В Лозанне меня постигает жесточайшее разочарование. Начинается гонка по всей Европе. Я, похоже, теряю рассудок. Слухи о травле, признаки погони. Красивейший город на свете. Дальнейшие мои разочарования. «Замученный Поп». Возобновление знакомства. Утешение, коие мы обретаем в прошлом. Мечта, что вмещает в себя мечту

Лозанна, вопреки всем моим ожиданиям, оказалась вовсе не метрополией, запруженной толпами народа, а скорее хорошеньким провинциальным городком, где лишь несколько больших зданий как-то еще выделялись на общем фоне, да и те, впрочем, не отличались особым уродством. Воздух был относительно свежим и чистым (по сравнению, скажем, с Парижем или Венецией), и жизнь здесь протекала размеренно и спокойно, как и во всяком швейцарском местечке, где господствуют закон и порядок. Расспросив стражников у городских ворот и жандармов на улицах, я по их указаниям добрался до гостиницы, которую содержали монахи из ордена денисеанцев, я так понимаю, в качестве доходного приложения к своему аббатству. Здесь я узнал, — к жесточайшему своему разочарованию, — что герцогиня Критская отбыла еще утром сегодня, предположительно, в Вену. Монсорбье, судя по всему, ускакал сломя голову во Фрайбург. То послужило единственным мне утешением. И я, и моя бедная лошадь, — оба мы слишком устали, чтобы немедленно ехать дальше, так что я отправился прямо к ла Арпу, который встретил меня в высшей степени радушно и тут же набросился на меня с расспросами. (Замечу кстати, что по мере развития событий в революционной Франции, настрой моего старого друга становился все более пессимистичным.) В обмен на мою информацию ла Арп выложил мне все, что знал, о критских герцогах и герцогинях. То был весьма интригующий рассказ. Сплетя свои тонкие, едва ли не прозрачные пальцы и задумчиво глядя в окно на залитые светом луны воды озера, ла Арп признался, что и сам он питает некоторый интерес к этой фамилии.

— Они испано-французского происхождения с примесью венгерской и греческой крови; в прошлом имя их связывалось с разнузданностью, распутством и бессмысленною жестокостью.

Родовое их имя — Картагена и Мендоса-Шилперик. Согласно расхожим легендам, все они были ведьмами и колдунами, и многим из них, как я понимаю, поневоле пришлось войти в Ад через огневую дверь, любезно распахнутую Инквизицией! Иные же, те, кто пошли в духовенство, не один век снабжали Рим кардиналами. Даже был среди них один Папа. Его, правда, потом отравили. И множество самоубийц — это у них наследственное. Однако покровительство их наукам и изящным искусствам свидетельствует об искреннем их пристрастии к созидательному творчеству и натурфилософии. В наше время Прага особо отмечена благосклонным их интересом. Тамошняя Академия существует единственно благодаря щедрым пожертвованиям от этой семьи. Гимназия в Праге, — да и немало еще гимназий, — также основала была на средства, предоставленные представителями младшей линии рода Мендоса и Шилпериков… — А нынешняя герцогиня? — я не мог уже больше терпеть.

Похоже, вопрос мой его озадачил.

— Я слышал только о нынешнем герцоге. Зовут его Люциан, и последние лет пять он каждую зиму жил в Праге и выезжал за пределы страны лишь в летние месяцы. Отзываются о нем весьма положительно. Насколько мне известно, он покровительствует многим художникам и музыкантам, и особенно-ученым, подвизающимся на поприще натурфилософии…

— И алхимии тоже?

Ла Арп покачал головой.

— Мне кажется, сей молодой человек весьма печется о том, чтобы имя рода его больше не связывали ни с какими такими занятиями. Он пожертвовал столько золота монастырям и мирским школам… не должно даже сомнений возникнуть в том, что он в высшей степени благочестивый и набожный христианин.