Александр Сухов - Танец на лезвии ножа Страница 29

Демонстрировать свое возмущение хозяину я не стал. Он и так почувствовал мое состояние.

– Да, Ромуальд, когда-нибудь истину узнают все, но я более чем уверен – человечество со стыда не сгорит и от содеянного не содрогнется. Всегда найдется некто, а может быть и не один, который вновь передернет очевидные факты, покажет их в выгодном ракурсе, и вновь все станет по-прежнему: мы останемся хорошими, а ушедшие плохими, ибо не существует в мире понятия абсолютного добра и зла. Зло для одного обязательно оборачивается благом для другого. Когда неблаговидный поступок совершает одиночка, его судят и наказывают. Если виновником преступления является целый народ или народы, тем более победитель… Говорить не о чем – сам видишь, чем это заканчивается. По большому счету, боги спасли не только ушедшие народы, они спасли нашу совесть, не допустив полного их уничтожения.

– Уважаемый Матео, зовите меня лучше Коршуном. Уж очень я не люблю это дурацкое имечко Ромуальд, – обратился я к гному. – То, что вы мне сейчас рассказали, весьма занимательно и поучительно. В свободное время будет о чем поразмыслить. Однако давайте вернемся к нашим баранам. Вам, наверное, интересно знать, почему я смутился, услышав имя колдуна?

Я подробно, без утайки, как старому, доброму приятелю поведал гному о том, что приснилось мне этой и позапрошлой ночью.

Теперь настала очередь удивляться мастеру Матео. За время моего повествования он раз пять вскакивал со своего места, но ни разу не прервал, хотя было видно, что ему очень хотелось кое-что уточнить. К концу рассказа он успокоился и больше не вставал с кресла, даже прикрыл глаза и о чем-то задумался. Выйдя из транса, он уставился на меня и стал с интересом рассматривать, будто увидел в первый раз.

– А ты не прост, Коршун… ох как не прост! Такие сны без причины не снятся. А может быть, ты на самом деле один из богов-координаторов? Может быть, именно тебя пленил Шестипалый и ты уже тысячу лет, потеряв память, мечешься по белу свету, не подозревая о своей настоящей сущности? Аэринчик, бог златокудрый, вернись к мамочке! – И гном весело, громко и раскатисто расхохотался, смешно тряся своей окладистой бородищей. – Папин ремешок истосковался за тысячу лет по твоей розовой попочке!

При всем моем уважении к Матео терпеть столь явных издевательств я не собирался. Пока он распинался по поводу моего предполагаемого божественного происхождения, я успел придумать ужасную месть. Привычным движением провел рукой по лицу, и перед хозяином в кресле сидел уже не я, а мальчишка лет четырнадцати с конопатой физиономией, озорными зелеными глазами и головой в длинных рыжих кудряшках.

– Дяденька гном, не отдавайте меня, пожалуйста, мамочке и папочке! Возьмите к себе жить! Я буду послушным мальчиком. Буду готовить еду, убираться в доме, помогать по работе! – заверещал пацан противным высоким голосом.

Теперь настал мой черед смеяться. Даже густая растительность не помешала увидеть всю гамму чувств, которая отразилась на физиономии гнома. Сначала тень недоумения пробежала по его лицу, затем оно вытянулось от изумления и в конце концов побледнело. Даже нос его как-то странно задергался – можно было подумать, что это вовсе не часть лица, а самостоятельный организм, нашедший себе пристанище среди дремучего волосяного леса. Раскрыв рот, кузнец показывал на меня пальцем и, глотая воздух, пытался что-то сказать.

Я не стал долго издеваться над хозяином и быстро убрал личину.

– Не пугайтесь, уважаемый мастер, это всего лишь небольшой фокус. С детства, знаете ли, люблю фокусы показывать.

Кузнец вытащил из нагрудного кармана клетчатый носовой платок, вытер капельки пота со лба, затем звучно высморкался в него.

– Мальчик, ты больше так не шути со старцем, которому через месяц исполнится двести семьдесят два года! Так и кондрашка может хватить! – Дар речи наконец вернулся к нему. – В следующий раз, когда надумаешь показывать фокусы, предупреждай заранее.

– Извините, мастер, на будущее учту, – давясь от смеха, пробормотал я. – Однако в вашем возрасте еще рановато изображать дряхлого старика, уверен, жаловаться на сердце вам еще лет триста не придется.

– А я и вправду подумал, что ты тот самый златокудрый бог, которого куда-то упрятал некромант! – Матео отошел от своего минутного испуга и даже засмеялся во всю глотку.

Злыдень, приподняв голову, бросил осуждающий взгляд на двух хохочущих придурков, рыкнул незлобно и вернулся к прерванному занятию.

Когда мы немного успокоились, я обратился к хозяину:

– Не могу я никак быть тем самым богом! Понимаете? По возрасту не подхожу, да и божественного величия во мне кот наплакал – на уровне жалких фокусов и примитивных трюков. Любой выпускник захудалого магического колледжа без особого труда положит меня на одну ладонь, а другой прихлопнет словно муху. Взял меня на днях в оборот один отморозок, если бы не Злыдень, давно бы покоилось тело удалого Коршуна где-нибудь в овраге под слоем земли или лежало на дне священной Реи с камушком на шее…

– Будет тебе плакаться. На мой взгляд, ты вполне можешь быть этим самым богом-координатором, – прервал мои сетования кузнец. – Только тебе это пока неведомо. Возможно, тысячу лет назад тебя заколдовали так, что твоя память периодически обновляется ложными воспоминаниями, и ты как бы заново рождаешься другим человеком. Может быть, тебя убили и направили по кругу перерождений. Объяснений можно придумать кучу.

– Ну что вы, это слишком мудрено. – Я попытался вернуть гнома в русло здравого смысла.

– Мудрено, говоришь? Почему тогда Эринния так настойчиво называла тебя сыночком? Почему Шестипалый признал в тебе златокудрого? Что за сделку ты с ним заключил во сне? И еще сто тысяч почему.

– Но это всего лишь сны!

– Еще раз повторяю: дурак ты, Ромуальд! – Гном специально назвал меня столь нелюбимым именем, чтобы уколоть посильнее. – Сны, даже самые нелепые, никогда нельзя игнорировать. Иной сон тебе скажет больше, чем десяток гадалок. Напомни, что тебе напоследок наказала мамочка?

Я закрыл глаза, воскрешая в памяти мимолетное видение.

– Велела найти какого-то Громыхалу. По ее словам, он еще и мудрый, а также послед, последыш или кто-то последний – маман не успела докончить фразу… – Поймав себя на том, что невольно назвал Эриннию матерью, я осекся и замолчал.

Матео не обратил внимания на оговорку или сделал вид, что не обратил, лишь проворчал:

– Вот так всегда: эти бабы наговорят с три короба, а что нужно, ни за что не скажут. – И безапелляционно заявил: – Значит, будем искать этого самого Громыхалу!