Елена Хаецкая - За Синей рекой Страница 29

– Чушь! – фыркнул Штранден.

– Аргументируйте, коллега! – жадно потребовал Эдельштейн.

– Извольте. Где это вы видели вампиров, которые живут НОРМАЛЬНОЙ жизнью?

– Я вам объясню.

– Да уж, извольте.

– Вы невозможны, коллега. Женщины не дают им жить нормальной жизнью.

– Вампирам?

– Разумеется. Чеснок и все такое… К тому же, при виде летучих мышей они визжат.

– А мужчины?

– Мужчины не визжат.

– Я в корне не согласен с вами, коллега, – произнес Освальд фон Штранден. Спор каким-то образом задел его за живое. Он, конечно, подозревал, что собеседник его – недалекий тупица. Но азартное желание переубедить его или хотя бы выставить полным ослом взяло верх. – Вы никогда не обращали внимания, коллега, – заговорил Штранден, – что жизнь дают преимущественно существа женского пола, а отнимают ее, как правило, мужчины?

– Неубедительно! Неубедительно! – вскричал Густав Эдельштейн. – Вы подтасовываете факты, коллега. Мы знаем множество примеров, когда источником жизни служил мужчина. Мужчина, и никто иной! Достаточно вспомнить Деда Всеведа, который прямо из головы силой своей мысли породил широко известную деву – Великую Копьеметалку вместе с ее копьем. В то время как Судьбоносные Сестры, обрывающие нить человеческой жизни, – женщины. Ну-с, коллега, что вы на это скажете?

– Скажу, что это единичные факты. Вы ведь не станете отрицать, что именно женщина хранит тепло домашнего очага и занимается приготовлением пищи?

– Ха-ха-ха! – саркастически засмеялся Густав Эдельштейн. – А между тем лучшие повара – мужчины! Факт!

Освальд фон Штранден задумался. Он вдруг понял, что с трудом подыскивает доводы. Наконец он сказал:

– Взглянем на проблему немного шире, коллега.

– Как можно шире! – обрадовался Эдельштейн. – Чем шире, тем лучше.

– Рассмотрим домашний скот, – уже увереннее продолжал Освальд фон Штранден. – Именно коровы, особы женского пола, дают молоко, которое является основой пищи многих семейств.

– Но быки! – вскричал его оппонент. – Вы же не станете отрицать, что бык – источник мяса, пищи куда более ценной и качественной? Продукция женского производства худосочна. Мужская же служит источником силы и, в конечном счете, жизни!

– Но женщины красивы, – беспомощно сказал Штранден.

– Кажется, коллега, я положил вас на обе лопатки, – заявил Эдельштейн. – Вы не сможете отрицать, что петух значительно привлекательнее курицы, а селезень во всем превосходит утку?

– Но они добры…

– Только не ведьмы, насылающие градобитие, падеж скота, et cetera…

Освальд фон Штранден ощутил глухую тоску. Они уже в пятый раз прошли аллею и исчерпали, кажется, все доводы за и против. Но покидать собеседника побежденным Штрандену не хотелось. Ему все казалось, что вот сейчас он найдет правильные слова, какие-то неотразимые аргументы, которые раз и навсегда убедят оппонента, заставят его признать свое поражение.

Между тем они дошли до конца аллеи в шестой раз и снова повернули. Неожиданно Штранден ощутил сильное беспокойство. Не слишком ли долго предается он ученому спору? Вдруг за это время его спутники успели проделать значительный путь, и теперь ему будет не нагнать их? Он попытался прервать диспут, признав себя побежденным. Но причудливая мысль Густава Эдельштейна внезапно вильнула в сторону, и он с жаром принялся опровергать собственные выводы.

Однако стоило Штрандену произнести: «Я рад, коллега, что наши взгляды наконец совпали», как Эдельштейн дружески рассмеялся и с шутливой укоризной погрозил оппоненту пальцем:

– Ну нет, коллега, так просто я не сдамся!

И они в девятый раз пошли по опостылевшей аллее…

Девица Гиацинта обнаружила себя в темном лесу. Муравьиные кучи и можжевельники, волчье лыко и странные ползучие растения, цветущие бледными ядовитыми цветками, жухлая колкая хвоя под ногами и смыкающиеся высоко в поднебесье кроны деревьев – вот что окружало ее теперь. Между стволов колыхались клочья тумана.

Она сделала несколько шагов, недоумевая, куда могли подеваться остальные и где это она теперь оказалась. Мгновением позже она различила впереди незнакомую фигуру.

Бежать и прятаться было поздно – неведомое существо заметило Гиацинту. Оно остановилось шагах в двадцати и закричало жалобным голосом:

– О незнакомец, сжалься! Смилостивись над той, чье сердце разрывается от горя!

Голос был женский и совсем молодой.

– Покажись! – крикнула в ответ Гиацинта. – Тебя скрывает туман!

Между стволов выступила молодая женщина с длинными черными волосами. Ее бледное лицо с темными провалами глаз было отмечено печатью неизгладимой скорби. Она была закутана в длинный плащ с капюшоном, а на руках держала ребенка. Из-под плаща были видны босые, исколотые в кровь ноги.

– Я иду весь день… и ночь… – заговорила она, блуждая глазами. – Где колыбелька моего бедного малютки? Он так крепко спит… Скажи мне, незнакомец, как называется этот лес? Может быть, Лес Невозвратных Утрат? Взгляни на мое дитя – посмотри, разве он не прекрасен, мой малютка?

Гиацинта взглянула в восковое личико ребенка и с ужасом убедилась в том, что дитя мертво, а в углу бескровного ротика засохла слюнка. Обезумевшая молодая мать принялась укачивать его.

– Да… он красив, – нерешительно проговорила Гиацинта. – Скажи… ты уверена, что он спит?

На бледном лице незнакомки показалась улыбка.

– О, он такой тихий малютка! Ничем меня не беспокоит. Лежит себе тихонечко и спит. Но где же его колыбелька? – Она оглянулась вокруг себя, словно в поисках колыбельки.

– Бедная, – с сочувствием молвила Гиацинта и взяла незнакомку за руку. – Посиди. Ты наверное устала.

Они опустились на землю.

– Мое имя – Зиглинда, – этими словами незнакомка начала свой рассказ, – дочь маркграфа Гарольда Беспощадного.

– Как все сходится! – прошептала Гиацинта. – А моего отца называли Кровавым Бароном. О, я чувствую, что найду в тебе сестру!

Зиглинда устремила на собеседницу долгий печальный взор.

– Вряд ли найдется кто-либо, кто мог бы сравниться со мной страданием, – молвила она. – Само рождение мое было отмечено печатью горя.

– Как и мое, – тихо произнесла Гиацинта.

Зиглинда качнула головой и продолжала:

– Беда стояла у изголовья моей колыбели. Я родилась зимой неурожайного года. Суровый закон моего края таков, что девочек, рожденных в неурожайные годы, уносят в лес на растерзание диким зверям. Но моя несчастная мать не могла смириться с мыслью о том, что ее младенца постигнет жестокая участь. Поэтому она скрыла рождение девочки и объявила всем, что на свет появился мальчик. Обман раскрылся только к лету. Беспощадный отец мой изгнал непокорную жену и навек разлучил ее со мною. Мне рассказывали, что мать моя не вынесла этого страдания и зачахла в слезах. Иные говорили, что она утратила рассудок и была заедена волками.