карина - медведица,или легенда о Черном Янгаре Страница 29

   - Это не ты.

   - А она меня псом назвала. Бешеным. За что?

   - Это со страха. Иногда люди говорят не то, что думают.

   - Я ведь не пес... и не бешеный...

   - Конечно, нет, малыш.

   Янгар не слышал.

   Он говорил. И дышал сипло. И пот с него градом лился. И значит, опоздал Кейсо с бальзамом. А может, на медвежьих когтях жила неведомая зараза, изгнать которую из крови не под силу даже аулерским шаманам.

   - Думал, избавился, а оно во мне... все еще во мне... десять лет... и Север... шел, потому что оно - от песков... а здесь песка нет... чтобы красный и горячий. Или другой... на арене кровь присыпали. Влажный хуже... оно не возвращалось так долго... и все... я решил, что свободен. А оно во мне.

   Его голос звучал все тише. И Кейсо, положив голову мальчика на колени, сдавил виски руками.

   - Это ты?

   Черные глаза подернулись поволокой.

   - Я, малыш.

   - Зачем... ты со мной... зачем?

   - Просто так...

   ...и еще потому, что пропадешь ведь.

   На следующий день выехать не получилось: Янгар Черный сгорал от лихорадки. Он метался в бреду, то кричал, то плакал, умоляя вернуться, то грозил кому-то. Обещал молчать. И клялся, что сдержал слово. Не рассказал. Выдержал.

   Темные пальцы с одинаковой яростью рвали, что траву, что руки Кейсо. Он же, не отходя ни на шаг, молил богов Севера еще об одной милости: дать мальчику шанс.

   На жизнь.

   Настоящую, а не ту, которую он себе создал.

   Еще через сутки воспалились раны, нанесенные медведем. И Кейсо снимал швы, выпускал желтоватый гной, а затем, связав Янгара по рукам и ногам, выжигал раны каленым железом.

   И вновь обращался к богам.

   Но верно те был далеко, потому что стало лишь хуже. Раны продолжали гноиться, а Янгар уже не мог стонать. Он лежал и тихо поскуливал. А когда Кейсо пытался влить в него воду, хотя бы воду, Янгара рвало.

   - Глупый, глупый мальчик, - Кейсо гладил черные спутанные волосы. - Ну куда ты полез... вечно себя бессмертным считаешь... неуязвимым...

   - Лето, - сказал Черный Янгар, приоткрывая глаза. Вряд ли он видел хоть что-то, а если и видел, то - понимал, что видит. - В камне живет лето. Понимаешь?

   - Понимаю.

   - Летом тепло... и солнышко... я люблю солнышко. Здесь оно ласковое... мама боится, что простыну. Но я сильный.

   - Конечно.

   - У мамы много камней. Ей нравится перстни. Я помогал выбирать... все забрали, - Янгар вздохнул и скривился от боли. - Им печать нужна была... спрашивали... долго спрашивали... я не сказал. Хорошо, что мама умерла. Я бы не смог молчать, если бы ее... ночью пришли... сначала отец... охота... нельзя верить кёнигу... дядя... печать... Великий Полоз следит...

   По коже Янгхаара расползались алые полосы, и Кейсо старался не думать о том, что они означают.

   В храме, затерянном в горах, умели лечить.

   И знаниями делились щедро.

   Кейсо, уже не прежний, оставшийся в озере слез, но еще не новый, нынешний, освободившийся от прошлого, пил их. Почему бы и нет, если вино уже не помогало?

   А знания...

   Он научился распознавать болезни по глазам, по пальцам рук, по дыханию и иным приметам. Ловить их, выгоняя из человеческого слабого тела. Шить раны. Вправлять суставы. Собирать по осколкам раздробленные кости.

   Говорили, что он способный ученик.

   И предлагали остаться, ведь даже мудрецы болеют, но Кейсо ушел...

   ...и наткнулся на мальчишку, который теперь умирал.

   Вся мудрость поднебесного храма не в силах была его спасти.

   - Ты отнесешь ей камень? - черные глаза Янгхаара почти погасли.

   - Сам отнесешь, - Кейсо разжал сведенные судорогой пальцы. - Выздоровеешь и отнесешь. Только постарайся. Ты сильный. Ты сумеешь.

   Ложь.

   Наверное, Черный Янгар умер бы, когда б не старуха. Кейсо не знал, откуда она взялась - седая, косматая, в плаще из старой медвежьей шкуры, на голое тело наброшенном. Он просто очнулся от поверхностного зыбкого сна, в котором пребывал в последние дни, и увидел ее.

   Старуха сидела у костерка и, вытянув худую индюшачью шею, разглядывала Янгара.

   - Ты кто?

   Повернувшись к Кейсо, старуха прижала палец к губам.

   Он замолчал.

   Ведьма.

   Тощая, изможденная, с лицом, словно бы на две половины разделенном. Одна морщинами изрыта, другая - гладкая, розовая, перетянута старыми шрамами. И веки сходятся, едва ли не срастаясь, скрывая пустую глазницу. Съехал плащ, повисла на плече медвежья голова, набитая опилками. И торчит острый локоть, потрескавшийся от старости, видна обвисшая грудь и тугой, какой-то гладкий живот с дорожкой темных волос.

   Она была столь отвратительна, что Кейсо затошнило.

   - Не смотреть! - оскалилась старуха. И длинные клыки ее были желты.

   - Простите, матушка, если обидел, - Кейсо поднялся и поклонился до земли.

   Кем бы ни была эта женщина, но появилась она вовремя. Вот только захочет ли помочь? Она же, обойдя костер, присела рядом с Янгаром. Когтистые пальцы коснулись лба, оттянули веки и старуха, склонившись, долго разглядывала мутные глаза Янгара.

   А затем просто положила ладонь на грудь.

   И надавила.

   - Осторожно! У него...

   Холодный взгляд заставил Кейсо замолчать. А старуха, наклонившись над Янгаром, губами коснулась губ его. Она не целовала - высасывала болезнь. И Кейсо замер, боясь спугнуть посланницу богов. Та же поднялась, подошла к костру и сплюнула в пламя, которое ответило на плевок рассерженным шипением.

   - Живи, - сказала старуха.

   - Спасибо, матушка. Скажи, чем могу отплатить тебе за доброту...

   - За него плати.

   Она провела когтем по лицу Янгара, оставляя длинную царапину.

   - Он жить. Если суметь.

   Старуха она знаком велела Кейсо отвернуться. Ослушаться он не посмел.

   Уже вечером лихорадка отступила. А еще спустя сутки раны покрылись розовой корочкой молодой кожи.

   Черному Янгару повезло выжить.

Глава 14. Возвращение

   Он снова танцевал на цепи, пытаясь уклониться от палки. Сегодня Хазмат прикрутил к навершию нож, узкий и тупой, но оставляющий на коже рваные раны. Палка была длинной. Цепь - короткой. А от Хазмата ощутимо тянуло кисловатой опиумной вонью. Впрочем, выкуренная трубка никак не сказывалась на его ловкости.