Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — виконт Страница 30

— Сэр Ричард говорит, что настоящий святой познается именно в борделе! Так что ешь и пей в три горла. Потом к бабам пойдем.

У входа народ оживился, задвигались, кому-то протягивали чаши с вином, кубки. Я рассмотрел за широкими спинами воинов щуплую фигуру в пестрой одежде менестреля. Через плечо перекинута на широкой красной ленте лютня, через другое — тощая сума, штаны потертые, потерявшие изначальный ярко-красный цвет. Вообще певцы не зря одеваются так ярко: это сигнал, что они — нейтралы, не воюющая, а только воспевающая подвиги сторона. И кто хочет, чтобы их подвиги воспели, должны их, певцов, хорошо кормить, поить, а потом еще и на дорогу дать по возможности.

Сэр Смит поморщился, буркнул:

— Бродяги, бездельники… Не люблю.

Кадфаэль возразил живо:

— Почему же? Если распевать богоугодные псалмы, то даже очень угодно Господу.

— Да? — фыркнул сэр Смит. — Послушай, что споет… Балладу про вдову и трех разбойников слыхал?

— За это на костер, — ответил брат Кадфаэль твердо.

— Думаю, он споет еще про русалку и находчивого рыбака. Сейчас это везде распевают.

— На костер, — ответил Кадфаэль непоколебимо. — За такие песни — на костер! Чтобы душа очистилась.

Я поинтересовался:

— А что за баллады такие? Я из медвежьего угла, не слыхивал.

Сэр Смит сказал Кадфаэлю язвительно:

— Понял? Вот уже первый заказчик таких песен.

Барда тем временем поили, кормили, наконец он поднялся во весь рост, взял в руки лютню и, после пары звучных аккордов, запел. Голос оказался, несмотря на малый рост исполнителя, сильный, звучный, сразу заполнил весь зал. Кто был занят разговорами, умолк и повернулся в его сторону.

Я слушал рассеянно, больше думал над тем, что вообще-то во всех трениях в обществе монахи выполняют еще и такую важную роль, как смазка. Общественный механизм сложен, то и дело возникают трения, а религия сама по себе идеальная смазка, проводниками которой являются священники всех рангов и белое монашество. Однако мелодия начала проникать в сердце, перед глазами поплыли призрачные образы огромных драконов, величественных замков, прекрасных дам и бесстрашных рыцарей, что в их честь ломают копья и вышибают друг друга из седел.

Бард пел торжественно и красиво, даже герцог Валленштейн постепенно заслушался, умолк, глаза заблестели, уже не отрывает взгляда от бледного лица менестреля. Я сам, слушая, почти увидел те величественные фигуры героев, что встают перед их глазами, сражают драконов и троллей, спасают принцесс, добывают несметные сокровища, а то и заставляют служить себе колдуна, с помощью которого становятся королями.

Смит шумно грыз гусиную лапу, кости метнул под стол, оттуда послышался мгновенный схруст. Смит улыбнулся и не пожадничал отправить туда же и вторую лапу — с мясом и кожей.

За соседним столом могучие грубые мужики, что всю жизнь проводят со стадами скота, сидят, превратившись в каменные изваяния, слушают песню со сладким ужасом в глазах. Бард перевел дух и запел о благородном рыцаре Гавейне, который дал обет верности своей даме, с тех пор ни одна волшебница, ни одна колдунья не могла даже пошатнуть его верность. А он любовь к своей даме пронес через битвы с Черным демоном, с Железным Драконом, который закрыл дорогу к источнику и требовал в уплату молодых девушек. Он был в Райских Садах короля волшебников Гаурама и не захотел остаться, ибо его любовь находится в маленьком королевстве, в небольшом городке, где живет в обыкновенной каменной башне…

И слушают же, мелькнуло у меня, эту чушь, потому ли, что такова волшебная власть искусства, то ли в самом деле хотят верить в настоящую мужскую дружбу, верность, любовь и преданность, в то, что встречается так редко, потому так и ценится, потому так и жаждется…

А во что веришь, то и получается вопреки всякой логике в этом нелепом мире.

Во дворе слуги и оруженосцы старательно начищают доспехи, точат топоры и мечи. Наиболее умелые точильщики приспособили точильный круг на вертящемся, как вертел, стержне и, нажимая дощечку, соединенную ремнями со стержнем, вертят камнем с большой скоростью. Из-под лезвия мечей, которые точат на таких камнях, летят длинные злые искры, мечи на глазах становятся острее, злее, убийственнее.

Пес, угадывая направление, подбежал к точильщикам первым и, опустившись на зад, принялся с огромным вниманием рассматривать искры. Смит после сытного обеда вроде бы подобрел, это видно по тому, что не рвется набить морду каждому встречному. Брат Кадфаэль завидел вдали монахов, торопливо попрощался и унесся с недостойной для мыслителя резвостью. Смит рассматривал мечи в руках точильщиков, свой вынуть не решился, хотя ему предлагали наточить так, что можно будет бриться.

— Это недорого, — сказал я, — почему не воспользоваться? Я заплачу.

Он покачал головой, вздохнул чему-то.

— А почему не точишь свой?

Я развел руками.

— Не берутся, как видишь.

Один из точильщиков сказал с угрюмым почтением:

— Ваша милость, как можно!.. Мы доброе оружие узнаем по рукояти. Ваш меч из особого железа… он никогда не тупится.

Смит стиснул челюсти, в глазах появилось угрюмое, даже затравленное выражение. Я взглянул на темное малозвездное небо.

— Пойдем спать, дорогой сэр. Завтра трудный день. Бобик, потом обучишься!

По дороге в нашу зачарованную комнату Смит с одобрением рассказывал, что король Барбаросса расщедрился, как никогда: в программе помимо сшибки на копьях еще и одиночные и парные поединки на мечах или другом колюще-рубящем по выбору участников оружии. А в конце турнира, что растянется чуть ли не на неделю, обязательное mêlée, что значит «отряд на отряд». Я вяло кивал, хорошо, нет такой привычной ранее травли христиан львами и тиграми, всегда чувствую вину перед животными, что сотни миллионов лет были полными хозяевами мира, но вдруг пришел человек и загнал их в клетки, зоопарки, резервации.

Смит доказывал, что при разнообразии программы больше шансов выбрать то, в чем особенно силен, я поддакивал, помалкивал, у других тоже выбор шире, и кто силен именно в схватке на булавах, не полезет в рискованную для себя сшибку на копьях.

— Такой славы, — сказал я наконец, — на всех хватит, сэр Смит.

Он насторожился.

— Какой?

— У нас говорят: если хочешь вести людей на смерть, скажи, что ведешь к славе.

Я отворил дверь в нашу комнату, мышцы слегка напряглись, но там все те же два стола, два ряда удобных кресел, картины на стенах, огромные кровати, пол устлан шкурами неведомых зверей. И даже зеркало… но только шкуры совсем не те, что были в прошлый раз, а зеркало выдвинулось из стены и высится в прежней овальном раме на широкой медной подставке.