Александр Сухов - Меж мирами скользящий Страница 30

— Ну что же, кельтская кровь — не самая дурная наследственность…

Гость хотел было развить мысль на предмет моего происхождения от осужденных на выселки каторжников, но я не позволил этому случиться. Подхватив слишком уж разговорчивого старичка под локоток, препроводил его в помещение ресторана со словами:

— Извините, дорогой Павел Афанасьевич, но, как говорят у вас в России: «Кота баснями не кормят», поэтому разрешите ангажировать вас к столу, поскольку здешний управляющий уже начал беспокоиться, что, пока мы с вами мило беседуем, холодные блюда нагреются, а горячие остынут, в полном соответствии с неумолимыми законами термодинамики…

Обед прошел, как здесь обычно принято говорить, в теплой и дружеской обстановке. Мой новый знакомый, несмотря на то, что был пожилым человеком и наверняка страдал какой-нибудь желудочной хворью, отдал дань каждому из принесенных официантами блюд. Впрочем, ел он немного, но пробовал все без исключения. От вина гость отказался наотрез, лишь попросил принести к кофе рюмочку «Наполеона».

— Это у меня еще с далеких советских времен, — пояснил он, делая небольшой глоток из фужера с коньяком. — Тогда, в эпоху всеобщего дефицита, один мой знакомый дипломат регулярно привозил из Парижа пару-тройку ящичков этого волшебного напитка специально для меня. С тех пор ничего, кроме хорошего французского коньяка, душа не приемлет.

Разговор от доброй французской выпивки плавно перетек к западноевропейскому художественному искусству. Павел Афанасьевич увлеченно рассказывал о сумасшедшем Гогене, эксцентричном Пикассо, чрезмерно фривольном для своего времени Тиссо и о прочих кумирах безвозвратно ушедших времен. Рассказ его был весьма интересен, хоть, на мой взгляд, излишне сумбурен. Старик прекрасно ориентировался в эпохах и стилях, но здорово увлекался и от Рафаэля неожиданно переключался на Малевича с его непостижимой для меня тягой к правильным геометрическим фигурам, залитым чистым цветом.

Не дождавшись, когда господин Воронцов выдохнется, мне пришлось начать подталкивать его к интересующей меня теме. Однако, узнав о том, что «симпатичного юношу» интересует конкретно Уильям Блейк, коллекционер для начала засыпал меня самыми неожиданными фактами из биографии англичанина. В результате мне пришлось целых полчаса выслушивать пикантные подробности истории жизни художника, поэта и мыслителя. В конце концов, мне все-таки удалось вклиниться в самозабвенный монолог восторженного знатока.

К моему несказанному удивлению, вопреки принятым нормам общения между коллекционерами, Павел Афанасьевич не стал темнить и изворачиваться и на мой вопрос о том, имеется ли в его коллекции гравюра вышеозначенного художника, тут же ответил:

— У вас, молодой человек, абсолютно точные сведения, хотя мне не совсем понятно, откуда вы их почерпнули. Дело в том, что о существовании неизвестной ранее иллюстрации этого мастера к Книге Иова знает весьма ограниченный круг лиц. — Увидев удивление на моей физиономии, старик замахал руками. — Нет, нет, я вовсе не пытаюсь скрыть от широкой общественности факт существования гравюры, но за все то время, которое она у меня находится, вы первый, кого она заинтересовала. По моим данным, Блейк не пользуется на рынке таким спросом, как Раймонди, Мантенья или Шонгауэр, не говоря уж о великом Дюрере. И вообще, метод его иллюминированной печати так и не получил дальнейшего развития…

— Простите, уважаемый Павел Афанасьевич, — откровенно пользуясь замешательством собеседника, я тут же постарался перехватить инициативу и, дабы еще больше ошарашить коллекционера, нарочито небрежным тоном заявил: — В таком случае, я хотел бы приобрести у вас эту вещицу за любую — разумеется, разумную — цену.

По большому счету, как мне, так и моему визави было прекрасно известно, в какую примерно сумму оценивается шедевр этого не самого именитого мастера. Поэтому торг наш был недолог. Коллекционер заломил тройную цену, я, без лишних слов, тут же принял его условия.

— Итак, дорогой мой Ивэн, когда планируете окончательно оплатить покупку? — азартно потирая ладошки, спросил Павел Афанасьевич.

— Да хоть сейчас, только для начала, если вас не затруднит, заедем в один коммерческий банк. Он находится неподалеку отсюда. Я сниму со своего счета оговоренную сумму, затем к вам на Садовую-Триумфальную.

— О, вам даже мой адрес известен! — откровенно удивился коллекционер. — Ну и агентура у вас, смею заметить!

— Работаем, уважаемый коллега, — широко улыбнулся я. — О вашей бурной молодости и средствах достижения цели в определенных кругах до сих пор ходят легенды. Только не подумайте чего-нибудь эдакого — сугубо лестные отзывы, я бы сказал, с оттенком зависти.

Здесь я немного покривил душой, поскольку никогда и ни с кем не обсуждал персону господина Воронцова. Вся имеющаяся в моем распоряжении информация об этом человеке была предоставлена Айзеком Гузманом. Впрочем, сделать вывод о том, что молодость Павла Афанасьевича была весьма бурной, не составляло труда, стоило лишь взглянуть на его руки, сплошь покрытые весьма информативным набором лагерных наколок.

— Нечему особенно завидовать, юноша, времена тогда были отвратительные, хотя, в своем роде, весьма интересные. Будет время, заезжайте ко мне на огонек, посидим за рюмочкой коньячку, поболтаем. У старика для вас обязательно сыщется что-нибудь поинтереснее той гравюры, за которую вы собираетесь отвалить совершенно немыслимые деньжищи.

— Не волнуйтесь, уважаемый, если бы вы запросили в пять раз больше, я бы и в этом случае не стал торговаться, поскольку имею с этого свой — как любит говаривать один мой знакомый — маленький гешефт.

Старик посмотрел на меня своими задорными и, по большому счету, молодыми глазами и, покачав удивленно головой, с усмешкой сказал:

— Значит, продешевил. Однако договор, даже устный, остается договором, и дополнительных денег я с вас вытягивать не стану. Но крепко зарубите себе на носу, в следующий раз возьму с вас по полной.

В свою очередь я также ему улыбнулся.

— Договорились, Павел Афанасьевич, только после того, как вы меня обчистите до нитки, я потребую от вас подробного отчета о вашей бурной молодости. Разумеется, коньяк за мой счет.

— Заметано, Ивэн, а теперь по коням. Оно хоть все тут рядом, но Москва, понимаете ли, в последние годы не та, какой была полвека назад: пробки-затычки всякие дорожные, менты гаишные расплодились, что твои бандиты с большой дороги. Ну, разве можно было подумать в благословенные шестидесятые, что доживем до такого безобразия?