Грэм Джойс - Там, где кончается волшебство Страница 31

— Да ходит где-то здесь неподалеку.

Теперь, когда колонка заработала, он подтащил бидон и принялся, придерживая, наполнять его водой.

— Вы, видимо, с Осокой сестры?

— В каком-то смысле.

Он на секунду перестал качать. Бидон с металлическим звоном вернулся в вертикальное положение.

— А знаешь, Осока, я ведь почти купился.

— Неужто?

— Говорю тебе, почти купился.

— Выходит, купить тебя не так-то сложно.

Он посмотрел на меня слегка непонимающе. Шагнул вперед, встал вплотную, но я не отстранилась. Он был так близко, что я почувствовала его запах — сильный мужской аромат, нельзя сказать, что неприятный. Он был так близко, что я почувствовала его дыхание. Он протянул ко мне руку и мягко приподнял прядь волос над моим правым ухом. Тогда я решительно отвела его руку в сторону.

Он на секунду замер. Растерялся. Потом расплылся в улыбке, отвернулся и поволок очередной бидон к колонке. Мне больше нечего тут было делать. Я пошла в дом, оставив его наедине с его заботами. Стояла у окна и наблюдала, как он откатывает бидоны к фургону и загружает их в багажник.

После того как он уехал, я надела пальто и отправилась в лес. Я все продумала. Если мои подсчеты и таблицы альманаха «Олд-Мур» не врали, Луна, или госпожа, как ее называла Мамочка, должна была проклюнуться ровно в 4:32 утра на третий день после пятницы, а мои месячные, если я правильно посчитала, должны были закончиться за три дня до этого. Идеальное совпадение. Я бы даже сказала, благоприятствующее. Разве что слишком мало времени оставалось до того момента, когда меня должны были выселять из дома. После Обращения, не считая дня самого Обращения, — всего три дня, чтобы собрать манатки и выехать. То есть всего три дня на то, чтобы получить ответ.

Решив пойти к шоссе короткой дорогой, я продиралась по заросшей тропинке через лес и кляла на чем свет стоит дурацкие туфли Джудит, которые так и не сняла. Тревожно вскрикнул дрозд и заполошно замахал крыльями прямо у меня перед носом, чтобы увести прочь. Весна шла напролом, в кронах деревьев не смолкали птицы. В коре копошились насекомые. Ярко-зеленый сочный папоротник рос прямо на глазах. Я прислонилась спиной к большому старому дубу и спросила у лежавшей в больнице Мамочки, верны ли мои расчеты и правильно ли я все делаю.

Легкий ветерок дразнил скрипучие ветки в кроне старого дуба. Увлеченные брачными играми, где-то ворковали лесные голуби. Из глубины леса доносилась песнь кукушки. Постепенно и голуби, и кукушка смолкли. Вскоре все птицы перестали петь. Звук насекомых или то, что я приняла за их возню, пропал, и я осталась наедине с шепотом ветра и пульсом всего растущего и распускающегося. В конце концов затих и ветер.

Лес погрузился в покой и безмолвие. Осталась только пульсация, биение роста в непрекращающемся цикле жизни. Нежданно, но вполне естественно оборвалось и это. Я вслушалась, и тут раздался голос Мамочки.

Она сказала:

— Чего это ты так вырядилась?

— Чего это ты так вырядилась? — Мамочка улыбалась и поедала черный виноград.

Рядом с койкой сидел Билл Майерс в полицейской форме. Его фуражка отдыхала на тумбочке.

— Вот это да! Осока, ты ли это? — воскликнул он. — На улице я бы проехал мимо.

Конечно, я обрадовалась, увидев Мамочку в добром здравии. Но вот присутствие Билла Майерса меня смутило. К тому же расстроило мой план. Я думала, что в этой одежде Мамочка примет меня за очередную девицу, пришедшую к ней за помощью. Надеялась получить ответы на некоторые мучившие меня вопросы.

Мне было слегка не по себе. Я совершенно не понимала, как оказалась в Лестере. Я только помнила, как стояла, привалившись к дубу, а дальше я уже сидела в палате номер двенадцать, и ничего посередине. Наверное, поймала машину, но, хоть убей, я этого не помнила. Просто раз не устала, значит вряд ли шла пешком.

— Осока, ты в порядке? — забеспокоился Билл. — Ты как будто не в себе.

— Да нормально все.

— Ты себя не забываешь? — спросила Мамочка. — Ешь хорошо?

Билл встал, освободив для меня стул. Взял с тумбочки фуражку. Сказал, что у него есть дельце в участке на Чарльз-стрит, а потом он вернется и отвезет меня домой.

— Ты похудела, — произнесла Мамочка. — Съешь виноградинку.

— Чего это ты так вырядилась? — Об этом меня спросила даже Джудит, когда я зашла к ней тем же вечером.

Сначала мне показалось, что она не хочет меня впускать. Ей почему-то потребовалось много времени, чтобы открыть, но, может, она опять маниакально пылесосила, а я не слышала.

Взглянув ей через плечо, я поняла, в чем дело. На диване развалился Чез. Он, сняв ботинки, ковырялся перочинным ножиком в ногтях на ногах и зырил телик.

— Я могу зайти в другой раз.

— Не надо, проходи.

Когда я вошла, Чез поднял голову. Он подмигнул мне и возвратился к ковырянью под ногтями. Джудит проследовала за мной на кухню, где я рассказала ей о планах, подсчетах, датах и тому подобном.

— Все верно, — отозвалась она.

Я видела, что ей неловко. Поэтому сказала:

— Ладно, давай поговорим об этом в следующий раз. Кстати, он заходил ко мне сегодня.

— Правда? — произнесла она с деланым равнодушием.

— Подкатывал ко мне.

Она отвернулась к раковине набрать воды в чайник.

— Чай будешь?

— С ним что-то не так. Не знаю. Он нехороший человек.

— И почему же? Не потому ли, что подкатывал к тебе?

— Нет.

— Кому нужны хорошие люди? С хорошими одна скука.

Мне надо было сразу же уйти. И я хотела уйти. Но я осталась. Мы пили чай в гостиной перед включенным телевизором. Я все надеялась застать новую серию «За гранью возможного». Мы с Джудит поболтали, но без особого энтузиазма. Чез все время молчал. Я знала, что он прислушивается к каждому моему слову. Ни разу он не посмотрел мне прямо в глаза, но я-то знала, что он за мной наблюдает. Все время наблюдает. Постоянно.

Я резко встала и накинула пальто. Открыла дверь на улицу, бросила: «Пока» — и вышла, оставив их с оторопелыми лицами.

Уильям встретил меня не очень-то любезно. Лишь недовольно выпятил нижнюю губу.

— Я ждал, что ты раньше явишься, — буркнул он. — Тебя прислала Мамочка?

Он был без обуви и почему-то в шарфе. Невероятно, но он опять раскладывал пасьянс, будто и пяти минут не прошло с нашей последней встречи. Его жилище производило гнетущее впечатление; сделать бы тут хорошую уборку.

— Уильям, хотите, я буду у вас иногда убираться?

Он даже от карт не оторвался, только снова выпятил нижнюю губу.

— Всех так и тянет у меня убраться. Джудит, она вообще рвется притащить сюда чертов пылесос. Что с вами такое, девоньки?

— Ну, я не очень-то рвусь. Считайте, что меня попросила Мамочка. Она столько всего рассказывала про вас, вот я и предложила.

— Вот и не надо.

Я выдвинула стул из-за стола и села.

— Я собираюсь Обратиться.

— Знаю.

— Знаете?

— Да, знаю. И считаю, что тебе не стоит.

— Отчего же?

Он перестал переворачивать карты и посмотрел на меня в упор:

— Оттого, что это у тебя ненастоящее.

— Ненастоящее? Что вы имеете в виду?

— Да то, что ты не веришь. Ты и сама знаешь, поэтому спорить бесполезно. Ты думаешь, все чушь собачья. Дело твое. Никто тебя не станет переубеждать. Включая Мамочку.

— Не всё! В какие-то вещи я верю!

— Это и значит, что ты недостаточно сильна, — он постучал себя по голове, — вот здесь. — И снова занялся пасьянсом.

— Раз я решила, значит сделаю, — настаивала я.

— Это я тоже знаю. Сделаешь. Не станешь слушать моего совета.

— Еще какие-нибудь советы будут?

— Освободи свой ум. Не угнетай его. Жди, как во время родов. Ты же у нас акушерка или как? Вот и все советы.

— Но как понять, что спрашивать?

Уильям устало вздохнул.

— «Что спрашивать», — пробурчал он, по-прежнему не отрываясь от карт.

Я постояла, но он не отвечал. Я поняла, что больше ничего путного от него не дождусь, и собралась уйти.

— Как я узнаю свое? — спросила я уже на выходе.

— Узнаешь. Я уже его вижу. Его невозможно не узнать.

— Неужто? — засомневалась я.

Он бросил карту и вытолкнул вперед зажеванную нижнюю губу. Взглянул на меня слезящимися глазами. Невероятно медленно поднес к голове руки, разжал кулаки, поднял указательные пальцы вверх, и получились длинные уши. Он ими чуть пошевелил, и я остолбенела.

Потом его руки опустились на стол и вновь взялись за карты. Я вышла.

Вернувшись домой, я приготовила торт. Свадебный торт для Эмили Протероу. Я вся измучилась, пока замешивала в тесто море любви и посылала в духовку океаны доброй воли. Я заработалась до поздней ночи и страшно вымоталась. Но торт удался. Чего я только в него не нашептала. Одной лишь мне известно, сколько любви пошло на этот торг. Одной лишь мне. С утра я отослала к ним мальчишку с запиской. Эмили с матерью пришли за тортом и были от него в восторге. И хорошо мне заплатили.