Дмитрий Казаков - Я, маг! (сборник) Страница 31

– Он подходит, Дающая жизнь, – врезались в сознание слова, сказанные спокойно, с ледяным равнодушием, словно богу все равно. Да, наверное, так оно и есть.

– Да, Неизменный. – В этих словах равнодушия не было. В них звучали все страсти разом, заставляя содрогаться от бешеного, нечеловеческого напора.

Женская статуя зашевелилась с пугающим грохотом горного обвала. Все восемь рук задвигались разом. Словно огромный паук, растопырив и переплетя лапы, надвигался на Харальда. В испуге он попытался отшатнуться, но не мог пошевелить и пальцем.

Блестящая зеленью кожа заполнила все поле зрения, аромат горелого мяса сводил с ума. Затем перед глазами Харальда оказалась огромная женская грудь Сосок вызывающе топорщился, с него стекала белая жидкость.

– Пей, – прогрохотал где-то в вышине голос. – Это молоко самой жизни!

Преодолевая отвращение и скованность мышц, Харальд потянулся вперед. Губами коснулся скользкой холодной кожи, успев ощутить исходящий от нее аромат камня. Рот тут же наполнила жгучая, горькая жидкость.

С неимоверным трудом, преодолевая рвотный рефлекс, он глотал. От горечи на глаза наворачивались слезы, а вокруг шелестел, пересыпая песчинки, голос кабаноголового:

– Горько знание, и горька жизнь, но без горечи невозможна сладость...

Наконец поток иссяк. Исполинский сосок отодвинулся, и Харальд, обретя подвижность, смог вытереть с лица пот и слезы. Горло жгло, в животе словно развели костер.

– Теперь ты получишь... (неразборчиво) – проговорил бог. Глаза его все так же пылали, но огонь этот словно подергивался пеплом.

Огромный том метнулся к Харальду, на этот раз – закрытый. По мере приближения он уменьшался, и в руки человека легла книга вполне обычного формата. Обложка ее более не была черной. По скользкой и холодной, словно металлической поверхности мельтешили пятна всех цветов радуги, постоянно меняя цвет и форму. От такого мельтешения рябило в глазах.

– Как обходиться с ней, – проревела богиня, – поймешь сам...

Раздался скрежет, и все стихло. Не сразу понял Харальд, что два громадных светильника потухли, и на статуи, ставшие вновь мертвыми и неподвижными, опустился мрак.

Шатаясь от слабости, Харальд двинулся в обратный путь. Книга приятно оттягивала руку, все остальное было гораздо хуже: голова продолжала болеть, пожар в животе не угасал, ломило суставы и тело бросало то в жар, то в холод.

Он с неимоверным трудом преодолел коридор, выбрался на открытый воздух. Недружелюбно глянуло на измученного человека темнеющее вечернее небо. Лыжи не желали налезать на ноги, а когда налезли, то Харальд долго не мог поднять тяжелую, словно закаменевшую ногу.

Запомнился еще тревожный хруст под ногами, мелькнули лица товарищей. Завулон что-то кричал, но что именно, Харальд разобрать не смог. Просто в один миг он почувствовал, что падает, и не смог удержать непослушное тело; в последнем усилии он вцепился в книгу и прижал ее к животу. Щеки коснулось что-то холодное, и стало темно...

В глазах потемнело, и в тот же миг лица коснулось что-то холодное. Через мгновение Харальд осознал, что его яростно трясут за плечи. Он приподнял голову и тут же застонал – от стыда. Опять прозевал удар!

Когда удалось подняться из грязной лужи, в которую Харальд шлепнулся при падении, то рядом обнаружился Эйвинд, на вид встревоженный здоровьем капитана. Но в глубине серых глаз скрывалось торжество: ветеран-то ветеран, а вон как молокососа уделал.

– У... е, – выговорил наконец Харальд, ощупывая здоровенный синяк – плод трудов Эйвинда. – Мать демонов и триста ее любовников!

Далее пошли такие выражения, от которых даже Эйвинд сомлел от удовольствия. Воины же помоложе, стоящие поодаль, внимали просто с восхищением. Торвальд хохотал во всю глотку.

– Здоров ругаться! – Эйвинд огладил усы. – Кто учил?

– Хегни Весельчак, – отозвался Харальд. – Зато ты драться хорош!

– Ты не успел закрыться, – пожал плечами пожилой воин. – Я и попал. По тому, как ты дерешься, сразу видно, что ты из родовитых.

– Это почему? – Харальд уже пришел в себя.

– Да потому, что в замке без оружия драться не научат, – охотно отозвался Эйвинд. – Оружие благородного – меч и копье. А простонародью что остается? Лук, дубина да кулаки.

– Да. – Харальд сплюнул. – Пошли, что ли?

Воины, шумно хохоча, двинулись к жилым помещениям. Погода не выпускала людей из замка лучше самого злого неприятеля, и стражники маялись от скуки. Чтобы гарнизон совсем не скис, устраивали почти ежедневные воинские состязания. И если в схватке на мечах Харальд был одним из первых, премудрости кулачного боя давались ему нелегко.

Нового капитана признали почти сразу. Поползли, правда, слухи, что он тоже маг, но солдаты этому не поверили: где это видано, чтобы маг в капитаны стражи нанялся? Эйвинд свою неприязнь быстро преодолел и оказался деятельным и очень полезным помощником. Он знал все, или почти все о том, как надо оборонять и брать замки, организовывать сторожевую службу.

Вторым заместителем капитана стал Торвальд.

От тоски страдали не только в казармах. Холод и дождь даже Владетельница, судя по рассказам, весьма непоседливая особа, вынуждена была проводить в четырех стенах. Со дня приезда Харальд ее не видел, но на сегодняшний вечер получил приглашение. Одна из служанок отыскала его в кордегардии. Сказала, томно покачивая ресницами и кокетливо улыбаясь:

– Госпожа желает вас видеть сегодня.

– Сейчас? – удивился Харальд.

– Нет. – Брови затрепыхались, словно крылья бабочки. Мордашка служанки слегка порозовела, из чего Харальд сделал вывод, что она тоже была бы не против видеть господина капитана ближе к вечеру. – После заката, в своих покоях.

– Обязательно буду, – Харальд кивнул и вернулся к распеканию нерадивых подчиненных.

Когда скрывающие небо тучи потемнели, Харальд, вымытый и соответствующим образом одетый, стоял у дверей небольшого зала, в котором Владетельница Хельга иногда ужинала в узком кругу приближенных.

Когда капитан стражи замка Халл подошел к двери, из-за нее доносилось пение. Пела, вне сомнений, Лия.

Красивым, сильным голосом, не хочешь – а заслушаешься, она исполняла балладу:

О, где же ты, воин, на белом коне,

О, где же ты, мой герой?

О, где же ты, воин?

Приди же ко мне,

Примчись под вечерней звездой

Песня ударила в самое сердце, словно стрела. Харальд почувствовал печаль. Тоска по чему-то недостижимому, но неимоверно прекрасному на миг заставила остановиться.