Генри Олди - Кровь пьют руками Страница 31

На миг он исчезает, просачиваясь прямо сквозь паркет, но сразу возникает снова, на полметра левее.

— Дайте! Дайте мне! Вам что, жалко? Дайте! — На нас устремлен взгляд слезящихся, умоляюще-заискивающих глазок Того, и наконец до меня доходит!

Исчезник стоит как раз на том самом месте, где я целую вечность тому назад разбирал паркет со стороны Выворотки, рыл яму, куда лилась кровь зарезанных мною…

Кровь!

Жертвенная кровь, возвращающая память!

На сморщенном личике малыша надежда мешается со страданием мучимого похмельем алкоголика, знающего, что где-то здесь, у этих людей, есть целая бутылка водки — может, нальют? Ну что им стоит? Ну хоть сто грамм!

— Ну пожалуйста, дайте мне! Абрамыч, отслужу! Верой-правдой! Не могу больше… хоть капельку…

Наркоман.

Которому срочно нужна очередная доза.

А я, дурак, ему кукиши крутил… Бетон Бетоныча ему, а не кукиши!

— Нет. Убирайся. — Он мне противен, этот унижающийся Тот, «бомж-счезень», приученный кем-то (кем?!) к страшному багряному соку, ради которого Тот теперь готов на все.

— Уходи, — повторяю я, и исчезник затравленно пятится к стене.

Он молчит, он понимает, что здесь ему ничего Н" дадут, но глаза на осунувшемся лице по-прежнему умоляют, просят…

Наконец по обоям проходит рябь, когда они смыкаются за Тем — и вдруг из стены (именно из, а не из-за) доносятся глухие удары, приглушенный крик, шум борьбы.

— Ага, попался, проходимец! Будешь теперь знать, как… — Вопль глохнет, удаляется… Тишина.

— Он хотел крови, — оборачиваюсь я к Фолу, и кентавр понимающе кивает. — Кто-то приучил его…

— Гляди, Алька!

Я резко оборачиваюсь, едва не подпрыгнув.

Что там еще?! Месяц-из-Тумана сквозь потолок лезет?!

Нет, на этот раз со стеной и потолком все в порядке, а вот на обоях… на обоях быстро проступают ровные ряды аккуратных черных букв, складываясь в слова.

Мене, текел, фарес… Валтазаров пир с мясом по-гамбургски.

— Уважаемые Иероним Павлович и Олег Авраамович! Мы искренне сожалеем о возникших между нами досадных недоразумениях и о тех неприятностях, которые вам довелось пережить. — Обернувшись, я обнаруживаю в дверях Ерпалыча, который, собственно, и читает сейчас вслух настенное послание. — Думаем, что нам необходимо встретиться и обсудить создавшуюся ситуацию. Надеемся, что наше предложение вас заинтересует. Безопасность встречи гарантируем. Готовы встретиться в указанном вами месте -и в удобное для вас время. Времени для раздумий у обеих сторон было достаточно. Остальные условия также на ваше усмотрение. Поверьте, мы заинтересованы в сотрудничестве, а отнюдь не в конфликтах. Ответ оставьте здесь в течение ближайших суток.

Чуть ниже на обоях имелся довольно вместительный пустой прямоугольник, обведенный черной траурной рамочкой. Место для некролога…

Урод! Нельзя так шутить!

Особенно ирочтя постскриптум:

«Р. S. Привет вам от вашего друга Ефима Гавриловича Крайцмана».

— У них Фима. Надо идти на встречу. Впрочем, это понимают все.

— Вы правы, Алик. Только хорошо бы сначала привести в чувство девушку.

Я присаживаюсь возле Идочки на корточки, бросая Фолу:

— Духовку выключи. А то мясо сгорит.

Я на удивление спокоен. Фима жив, и это главное. Будем договариваться. Это такой город. Это такой мир. Нам здесь жить.

2

Не люблю звонки в дверь.

С недавних пор — не люблю. Но открывать все равно пришлось.

Архаров на лестничной клетке не обнаружилось, исчезники отсутствовали, заказчики на «дроты» и «мулетки» сегодня тоже поленились ко мне зайти по новому адресу — зато имелась почтальонша в единственном числе.

Старенькая Валентина Петровна, которой хвала и честь! — всего за премиальную гривну, не учтенную налоговыми волками, она заходила по сто раз, лишь бы застать адресата на дому и лично вручить ему письмишко или там бандеролечку.

— Здрасьте, — тихо сказала Валентина Петровна.

Глаза она почему-то прятала.

— Здрасьте, — откликнулся я, машинально роясь по карманам.

Денег не было.

Понятливый Фол на всякий случай не показывался, прикрыв дверь в комнату, где после визита Того пребывала без чувств сестренка милосердия; а Ерпалыч уже спешил к нам с вожделенной бумажкой наперевес.

Странно: взгляд почтальонши при виде денег остался тусклым.

— Это вам, Олеженька… извините, ради Бога, это не у нас столько мурыжили…

Длинный конверт доверчиво ткнулся мне в ладони; и почтальоншу как ветром сдуло.

Даже лестница не откликнулась на ее шаги.

Ничего не понимая, я распечатал письмо. Наскоро вытащил четыре листочка, глянул на середину ближайшего.

«Год, упрямый как бык». Бред какой-то! При чем тут бык?!

«…что нужно есть на Новый год? Я думаю: то, что есть. Но обязательно под сто пятьдесят! — и обязательно чтобы 40 градусов! Потому как если перемножить граммы на градусы, да еще по Фаренгейту, то обязательно заиграет кровь. А когда кровь играет, вы начинаете стучать копытом, потом вам начинает казаться, что рядом не старая корова, а молодая телка и в новогоднюю ночь она не собирается крутить хвостом…»

— Что с вами, Алик? Вам плохо?

Это Ерпалыч.

— Мне хорошо, — отвечаю я и моргаю, моргаю раз за разом, потому что стеклистая пелена мешает смотреть, а смотреть надо обязательно. — Не волнуйся, старик, это привет из-за грани. Не волнуйся, все в порядке…

Следующий листок.

Середина.

"…недавно перечитал твои последние книги. Не удержался. Не люблю громких слов, но вижу, сынок, что ты становишься мудрее. Это не только жизненный опыт, это опыт души. Может быть, я становлюсь старым, но меня все больше тянет к вечному, к конечности и бесконечности жизни-смерти, к размышлениям о разных сторонах добра и зла… Я старше тебя почти вдвое, а ты рассуждаешь об этом уже сейчас. Бог тебе в помощь. Конечно, полнее и ярче ты живешь в вымышленных мирах, быт только как бы. обусловливает эту жизнь. Хочу только предостеречь от некоторых оценок. К беде, множество людей не «не хочет», а не может в силу возраста или способностей реализоваться в новом и очень нестабильном мире. Я не говорю о кухонных балаболках или демагогах. Стариков жалко. И тех, кто на подходе. Как им перестроиться? Эти же беды (хочешь, верь, хочешь, нет!) подстерегают и у нас, за океаном. Конечно, легче жить воспоминаниями… Вчера я долго объяснял одному новоявленному умнику, что ад и рай в нас, а не где-то. И когда человек лишается телесной оболочки, когда ему уже не нужно заботиться о поддержании своего физического существования — он остается один на один с тем, что раньше невесомо находилось в нем. И ад или рай, живший в нем, увеличивается в невероятное количество раз. Теперь не на что отвлечься. Вечный рай, вечный ад-и нам здесь жить.