Генри Олди - Кровь пьют руками Страница 32

— Надо остановиться, иначе я не вернусь к обычным, повседневным вопросам. Пашка передает тебе привет; у него здесь завелась девочка — хорошая девчонка, говорит по-русски. Думаю, тоже из наших, хотя не выяснял пока. Здоровье мое…"

И в конце последнего листка, беглым почерком — слова, которых мне никогда не доводилось слышать от него:

Ты укрывал от метелей и вьюг,Ночью в глазах твоих было светло,С каменным сердцем мной преданный друг,С каменным сердцем, в котором тепло.В чем мне виниться и каяться в чем?!Раненым псом под забором визжать?..Ты не ответил? Ты умница, дом,Дом,Из которого я не хотел уезжать…

Глаза слезятся, я моргаю, и легкие капли муравьями бегут по щекам: врут, что слезы соленые, врут! — у них вкус ледяной воды из родника, от них ломит зубы и губы пляшут измученными танцорами!..

Лжи доверяешь, свет путаешь с тьмой,Дань забываешь отдать красоте;Мысли? Они, между нами, дерьмо,Просто дерьмо, без особых затей.В жизнь, будто в стенку, колотишься лбом,Стенка на стенку, и к стенке прижат…Все это, все это, все это — дом,Дом,Из которого, в общем-то, не убежать…

Письмо от отца, отправленное еще в октябре, опоздало почти на пять месяцев.

— Все в порядке, Ерпалыч, — повторил я, глядя куда-то далеко, где громоздились стеклистые башни из самых простых на свете слов. — Все в полном порядке. Лучше не бывает.

3

…Вокруг нас меркнет, замерзая прямо на глазах, короткий зимний день. Мы с Ерпалычем стоим, переминаемся с ноги на ногу в стиле «два прихлопа, три притопа» — скоро весна, но по вечерам мороз словно спохватывается, стараясь наверстать упущенное, свистит поземкой, норовит забраться под куртку, ледяными иголочками осторожно трогает лицо.

Тихо. Просто неправдоподобно тихо; даже не верится, что совсем рядом — большой город и глазницы домов лучатся теплым светом, гудят на улицах машины, спешит домой с работы служивый люд, детвора с гиканьем швыряет друг в друга снежками, мигают, переливаются неоновые рекламы, из баров и кафешек звучит музыка, на рогах домовых телеантенн бьются на ветру многочисленные разноцветные тряпочки-уговорки — очень помогает для повторной трансляции любимого сериала…

Здесь, в яру, — тишина. Белое безмолвие. Укутавшись в снежные маскхалаты, притаились по склонам заросли каких-то невнятных кустов, молчаливо застыли поблизости деревья — тополя, полдюжины ив и одна елка (как ее только на Новый год до сих пор не спилили?); поодаль сиротливо стынет под пушистой шапкой маленький деревянный сортир… В сортире прячется Валько-матюгальник, сипло покашливая в рукав (глотку разминает, что ли?!), а за покосившимся строением притаился в засаде гнедой Пирр — потому что внутрь он никак не помещается.

Ну и ладно, кенты — они морозоустойчивые.

Еще двое таких же морозоустойчивых засели в огромной, метра два в диаметре, сливной трубе, через которую мы сюда и выбрались. Фол и Папочка. Они там, внутри, — только отсюда их не видно. Да и самой трубы не видно за кустарником, служащим арматурой целому сугробу-бархану.

Отчего-то мне думается, что бархан этот не сам собой тут образовался.

Трое людей и два кентавра дежурят наверху: их задача — вовремя подать сигнал, когда объявится ожидаемый визитер. Если же он, визитер, окажется не один, то и сигнал будет совсем другим.

Кажется, мы все предусмотрели…

Встречаться решили прямо сегодня. Если бы не Фима-Фимка-Фимочка, мы-бы еще, наверное, долго колебались — но короткий постскриптум решил все. Видно, досточтимый магистр счел, что нам вполне хватило времени для размышлений, нечего ждать звонка от этих мямлей и пора форсировать обстановку, подключая кнут и пряник.

Или местным «последышам» дал чертей — вот они и засуетились. Оперативно работают, однако… Эй, будущие зав. и зам. местного филиала НИИПриМ! — получите и распишитесь!

Ответ я внес в оставленный для этой цели прямоугольник, орудуя лиловым фломастером, откопанным в ящике стола (это был единственный не засохший). Встречу назначили в яру, под памятным мостиком, по которому я верхом на Фоле удирал от архистратигов.

Половина восьмого вечера.

Сегодня.

Стыдно признаться, но и нам самим хотелось если не действий, то хоть какой-то определенности.

— Прикрытие организуем, — авторитетно заявил Фол. — Должны успеть.

И, дожевывая изрядный кус мясца (таки не подгорело, в самый раз!), направился к телефону. Ерпалыч обеспечил тылы, сунув в кассетник своих любимых «Куретов», я заткнул уши — и Фол вышел на связь.

Прикрытие нам действительно было необходимо. Даже клиническому идиоту не составило бы труда догадаться, какого сорта люди имеют на посылках исчезника-наркомана, приученного к жертвенной крови; а если вдобавок они могут устроить налет архаров на квартиру… Интересно, знает ли магистр о шалостях «последышей»? Может, да. А может, и нет. Какая разница?! В любом случае, у них Фима — значит, встречи не избежать.

Да и надоело бегать жареным зайцем.

Хватит.

На военный совет (или консилиум?) ушло около часа. Мы прикидывали возможные варианты развития событий; выясняли, кто и что нам может понадобиться; Фол благополучно висел на проводе. Приведенная в чувство Идочка смотрела на нас совершенно ошалело, переводя взгляд с меня на Фола, с Фола на Ерпалыча и так далее по кругу, хлопая ресницами и машинально жуя уже вторую — или третью?! — порцию. Еда ее, кажется, успокаивала. Как транквилизатор. Понятно теперь, почему она такая пухлая. С этими ежедневными стрессами…

Наконец план составлен, все, кто надо, оповещены, — и, чтобы расслабиться, мы принимаем по сто грамм из привезенной Фолом бутылки. Ну, не по сто — по сто пятьдесят. В самый раз. В Идочку Фол тоже влил одну стопку, и это наконец вывело ее из моргательного ступора.

Вовремя — нам пора выдвигаться, если мы хотим оказаться на месте раньше другой стороны. А мы хотим.

Да и «транквилизатор» закончился.

— Идочка, мы не делаем ничего противозаконного, — еще раз внушаю я в дверях растерянной и раскрасневшейся от водки сестре милосердия. — Нам нужно встретиться с этими людьми. У них — Фима. С нашей стороны нет и не было никакого криминала. Нас уже никто не ловит и ловить больше не будет. Понимаете?

Идочка кивает.

Ни черта она не понимает! Ей страшно. Но с этим я ничего не могу поделать.

Осталось только на всякий случай, подобно заправским коммандос, сверить часы — во время совета я свою «Зарю» спрятал в холодильник, чтоб «часовой дедка» наелся от пуза и не вздумал артачиться в самый неподходящий момент. Он и не артачится — ишь, тикает сердчишком, бодрячок!