Дмитрий Силлов - Злой город Страница 33

– Приветствую тебя, воевода!

– И тебе поздорову, мил-человек, – ровно ответил Федор Савельевич. – С чем пожаловал?

Гость, назвавший себя иберийцем, ткнул пальцем в сторону купца из Поднебесной, под командой которого мужики тащили из Ивановой кузни в сторону башни какую-то уж совсем несуразную штуковину.

– Я видел ночью, как из руки того человека родился гром и тысячи солнц сожгли повозку, – возбужденно заговорил ибериец. – У себя на родине я слышал об этом искусстве, но никогда не видел.

Воевода пожал плечами.

– А я и не слышал и не видел. Но, думаю, ордынцам оно придется по вкусу.

Ибериец прижал руку к сердцу. Глаза его горели.

– Сыны моей родины веками бились против орд диких сельджуков и тоже накопили кое-какие знания. Ты выслушаешь меня, воевода?

Пыл горца был искренним. Да и потом – грех отказываться, когда помощь предлагают. Вон Игнат намедни хорошую идею предложил. Глядишь, еще пара таких идей – и появится хоть какой-то шанс отстоять город.

Воевода кивнул.

– Говори. Сейчас нам кажная дельная мысль важна. Вон видишь, купцы да охотники все меха да звериные шкуры задарма отдали, чтобы крыши не сразу от зажженных стрел занялись. Ты что получше придумал?

– Как это? – удивился ибериец. – Зачем на крышу меха?

– А затем, – хмыкнул воевода. – У нас на Руси весна не то, что у ваших теплых морей. У нас марток – наденешь десять порток. Вишь, вон бабы землю в воде разводят, в той грязи шкуры вымачивают, а после их на крыши стелят. Мокрые меха ночью морозец прихватит – вот и думай, загорится ли ледышка напополам с землей, когда ордынцы начнут горящими стрелами град осыпать?

– Вах, ловко придумано! – восхищенно воскликнул ибериец, прищелкнув пальцами.

– То-то и оно, – сказал воевода. – А ты чего дельного присоветуешь?

– Показать надо. Туда сходить.

Горец ткнул рукой в сторону реки.

– Ну что ж, надо – так сходим, – кивнул Федор Савельевич.

Стоящий рядом с воеводой десятский[87] скользнул равнодушным взглядом по гостю и едва заметно качнул копьем, словно острием в небе круг рисовал. И только что вроде бы и не было никого – а под всходами тут же, откуда ни возьмись, нарисовался десяток конных дружинников в полной боевой сброе. В поводу у двоих гридней было по оседланному коню – для воеводы и для своего старшого.

– Пошли, что ль? – сказал воевода.

От взгляда иберийца не укрылось появление витязей из ниоткуда. В его глазах промелькнуло уважение – у хорошего командира воины знают свою службу без лишних слов – все давно обговорено и отработано до мелочей.

Кивнув, он сбежал вниз по всходам и птицей взлетел в седло. Ненамного отстали от него воевода с десятским. Разбрызгивая копытами стылую грязь, кавалькада выехала за городские ворота и полетела к реке вдоль рва, в котором все еще копошились люди…

Горожане работали до изнеможения, никем не подгоняемые, ибо работа для себя не требует ни кнута, ни пряника. Тем более, когда от той работы зависит, будешь ли ты жить на белом свете либо ляжешь в землю безвременно вместе с теми, кто дороже самой жизни твоей.

В больших жбанах с густой земляной жижей бабы вымачивали дорогие меха, за которые в иных странах купцы отдавали целое состояние, а после крыли ими соломенные крыши домов. Жаром пылали кузни, оглашая воздух непрерывным грохотом тяжелых молотов и перезвоном малых. Куда ни кинь взгляд – каждый был занят делом. Кто-то вострил рогатину, кто-то орудовал лопатой у стены детинца, кто-то тащил наверх упакованные в джиды[88] сулицы или пучки болтов к крепостным самострелам…

На балкон терема вышла княгиня с шелковым свертком на руках. Из вороха плетеных кружев смотрели на мир два любопытных глаза. Следом за княгиней ковыляла нянька, пряча лицо от ветра в воротник бараньей шубы.

– Солнце-то какое, – еле слышно проговорила княгиня. – Словно кровью умытое…

– Да Бог с тобой, дитятко, – перекрестилась Петровна. – Солнце как солнце. Весна на дворе, люди вон работают…

– Не последняя ли то весна… – прошептала княгиня.

Тень пробежала по лицу старой няньки.

– Матушка княгиня, – сурово проговорила старая нянька. – Дозволь слово молвить?

Молодая женщина кивнула.

– Последняя то весна или не последняя – одному Богу ведомо, – решительно сказала Петровна. – Беда из Степи идет – про то всем известно, но кликать ее по-любому не след.

– Твоя правда, нянюшка, – слабо отозвалась княгиня.

– Ну, а коли моя правда, то я вот что мыслю, – продолжала нянька. – Дитё-то у нас в шибко красивые одежки запеленуто. Я слыхала, народ судачит, мол, Орда никого не щадит, а судя по битве на Калке, князей в первую очередь.

– Я помню, как погиб мой батюшка князь Мстислав Святославич, – медленно проговорила княгиня.

– Да уж, не приведи Господь, – вновь перекрестилась нянька. – Нехристи, на живых людей доски настлать и на тех досках всей Ордой пировать! Да как их после этого земля носит?..

– Ты зачем пришла, Петровна? – резко бросила княгиня, сверкнув очами. И куда подевалась убитая горем вдова? Старая нянька аж съежилась под взглядом молодой женщины. Поняла – заговорилась по-старушечьи, о запретном вспомнила.

– Так я ничего, матушка… Прости Христа ради. Я чего сказать-то хотела? Может, князя в другие пеленки завернуть, в мужицкие? Авось малое дитятко и не тронут. Князей-то Орда ох как ненавидит…

Княгиня задумалась ненадолго, а после вновь обратила взгляд к солнцу.

Лучи светила красили полупрозрачные белые облака в багряное. Сквозь эту окровавленную пелену тусклое солнце наблюдало за копошащимися внизу людьми равнодушно и зловеще.

Подул ветер, сдернув с небес багряные полотнища, как опытный лекарь срывает с раны присохшую холстину. На светило набежала темная туча. Княгиня зажмурилась. Уж не видение ли? Словно и вправду кто-то страшным глазом цвета ночи глянул на нее сквозь разрыв небосвода, а после натянул на око черную повязку.

Княгиня повернулась к няньке и протянула ей ребенка.

– Только крест не снимай, – сказала она. – По кресту, глядишь, когда-нибудь выжившие русичи узнают истинного князя Козельского.

* * *

Переход был стремительным, насколько позволил проливной дождь и полоса непролазной грязи, в которую превратилась дорога. Собрав в соседних туменах всех свободных лошадей, Субэдэ повелел неслыханное – выпрячь из повозок, влекущих детали осадных орудий, медлительных волов и верблюдов и впрячь в них боевых степняцких коней.

Конь степняка привычен ко всему, но для породистого скакуна сотника Тэхэ это было внове. Широкий кожаный ремень давил на грудь, земля разъезжалась под ногами. Конь поначалу заупрямился, но откуда-то сзади прилетал резкий окрик, за которым последовал жгучий хлёст длинной плети, ожегший круп и спину. И конь поневоле потащил непривычный груз как и сотни других ордынских лошадей.