Юрий Никитин - Истребивший магию Страница 35

— Как это? Разве я не за ним ездил?

— За ним, но…

— А почему такое сомнение в моих силах?

— Да ты вроде бы ударился в поиски истины… по-своему, конечно, — признался Олег. — А ежели искал в пещерах или в чаще…

— Ну вот еще, — оскорбился Колоксай. — Я искал ее, как и должен искать царский сын и воин — с мечом в руке. Аламандрит, конечно же, отыскал, добыл, привез.

Барвинок видела, как глаза волхва зажглись, явно хотел спросить про этот непонятный аламандрит, но пересилил себя и поинтересовался как бы вскользь:

— Но как тебе… там во дворце, не было несколько… странновато? Ты же заехал туда… когда уже искал истину?

— Они меня не поняли, — ответил Колоксай с презрением. — Сказано же, простые люди! Хоть и цари. Зажимали носы, двух-трех вынесли… У жены царя была собачонка, мне сразу не понравилось… Издохла! Больно нежная. Но аламандрит в моей седельной суме. Так, говоришь, уже можно мыться?

— Можно — не то слово, — сказал Олег с чувством. — Ты должен мыться, даже если начнется пожар, война или нападут соседи. Долго мыться! И хорошо.

Суровый, как берег северного моря, Колоксай с достоинством поклонился. Глаза его сверкали мрачным блеском подвижника. Он понимал, как и Олег, что заставить себя мыться настоящему мужчине, тем более — герою, куда труднее, чем не мыться месяцами.

— И этот обет выполню! — повторил он.

Он вытащил из потертой кожаной сумки завязанный в узелок платочек, пальцы кое-как распутали веревочку. Барвинок вытянула шею, стараясь не пропустить мгновения, когда на свет появится нечто особо драгоценное, витязь наконец развернул сверток, и она разочарованно прикусила губу.

На ладони героя сиротливо горбится, сознавая свою никчемность, камешек, серый и невзрачный, таких у Олега на груди с десяток, но, едва волхв взял его в руку, сразу засветился, засиял дивными красками. Она ахнула, там выдвинулись грани, превращая голыш почти в алмаз, нет, в бриллиант, затем чистый свет стал зловеще розовым, пурпурным, багровым, сменился недоброй лиловостью, как на закате солнца, и наконец стал абсолютно черным, даже полыхающие отблески жаркого солнца погасли на его гранях.

— Это он, — произнес волхв задумчиво. Он протянул Колоксаю, тот принял бережно в обе ладони. — Береги! Пока у тебя, ничего злого не случится.

— Буду беречь, — пообещал Колоксай.

— Не убирай даже на ночь, — предупредил Олег. — Ты не землепашец, а сын могущественного царя! Врагов у тебя больше, чем думаешь. Здесь, одинокий и в чужой стране, ты в большей безопасности, чем когда вернешься в свой дворец. А сейчас езжай!.. Еще успеешь спасти друзей. Помни, доблестный Мизгирь уже висит над пропастью…

Колоксай круто повернул коня.

— Спасибо!

Он сразу пустил в галоп, волхв некоторое время смотрел вслед, потом лицо омрачилось, он повернул коня в сторону дороги.

— Поехали. У нас работа не такая… красивая.

— Зато и не такая пахучая, — возразила Барвинок. — Тоже мне, искатель истины!

Олег поинтересовался мирно:

— А ты знаешь, как ее искать?

— Ну… нет…

— Тогда не тычь пальцем в тех, — посоветовал он, — кто ищет.

Она сказала независимо:

— Люди все разные, потому истина у каждого своя. Искать общую для всех — глупо.

Он кивнул.

— Ну… считай так, если тебе удобнее… ребенок.

Она сказала сердито:

— Так опровергни!

Он ухмыльнулся:

— И не подумаю.

— Почему?

Он сдвинул плечами:

— Может, сама догадаешься?.. Нет? Ну и ладно.

Часть II

Глава 1

В спину дул, подгоняя нетерпеливо, сильный ветер, нес траву и листья, поднимал высоко в небо, где те порхали и метались, как встрепанные воробьи в драке. В глубоком небе очень медленно, но неостановимо ползут плоские облака, их грани не просто горят, а искрятся, выдавая спрятавшееся за ними яркое солнце.

Олег время от времени бросал на них задумчивый взгляд, лицо становилось все отрешеннее.

Барвинок не вытерпела, спросила:

— Что, будет дождь?

Он покачал головой:

— Нет.

— А что? Гроза?

— Нет, — ответил он снова.

— Так что? Буря?

Он повернул голову и оглядел ее внимательно.

— С чего ты решила?

— Ты так смотришь на небо!

Он хмыкнул, она внутренне съежилась от его снисходительного взгляда, но расправила плечики и посмотрела с горделивой снисходительностью к примитивности мужчин.

— На небо, — проронил он, — смотрят… гм… не только ради погоды.

— А зачем еще?

Он сдвинул плечами.

— Ну, как тебе объяснить, чтобы подоступнее. Можно, к примеру, любоваться звездами и луной, если ночью, а днем — облаками. Просто любоваться. Можно, опять же к примеру, предположить, что настоящая жизнь где-то там, очень высоко, а мы все ходим по дну мирового океана. Видишь, вверху вот плывут льдины…

Она поежилась, мгновенно представив себя на дне океана, мокрой и почти утопшей.

— Это облака! — возразила она гневно. — И вообще… где ж тогда твоя вода?

Он повел рукой вокруг:

— Здесь. Мы едем в ней. Только есть вода тяжелая, в ней плавают рыбы, а есть легкая, в ней плавают птицы и стрекозы. В легкой плавают намного быстрее, мы говорим — летают. Понимаешь, если бы не было этой воды, они бы все попадали! Как рыбы упадут на дно, если убрать воду.

Она расхохоталась.

— Ну ты и учудил!..

— Мы живем на дне великого океана, — сказал он настойчиво, — что покрывает все-все, даже простые моря.

— Никакого моря нет, — возразила она. — Мы мчимся в полной пустоте!

— А почему воздух дует навстречу?

— Не воздух, — объяснила она с чувством полнейшего превосходства, — а ветер. Тебе объяснить, что такое ветер?

Он поморщился.

— А сможешь?.. Ладно, оставим. Скажи, если это ветер, почему всякий раз стихает, когда останавливаешься? Проверь!

Она смолчала, такое проверять глупо, и так помнит, но насчет океана — полная чушь…

— Должно быть другое объяснение, — сказала она не так уверенно. — А наверху плывут не льдины, а облака!

— Можно называть и так, — согласился он. — Чтоб отличать от тяжелых льдин, что в реке. А мы на дне воздушного океана…

Она перебила:

— Если там льдины, то сейчас зима! И мы все должны замерзнуть!

Он покачал головой.

— Подо льдом в реках тепло. И рыба спокойно плавает, живет… Ты о подледном лове не слыхала?

Она сказала саркастически:

— Что за чушь! А когда же лето?

— А тут не бывает лета, — отпарировал он.